Пора услад - [22]

Теперь я мог ничем не ограничивать себя. Мотоцикл ревел под нами, набирая скорость, словно в восторге от своих освобожденных возможностей. Я вывел мотоцикл на широкую ночную автостраду с флюоресцирующей дорожной разметкой и внезапно загорающимися и гаснущими в темноте знаками и буквами, как будто сплетенными из прозрачных, наполненных живой светящейся жидкостью сосудов. Редкий встречный автотранспорт проносился мимо сгустками энергии и слепящего света.

Почти перестав ощущать скорость, словно перейдя некий порог чувствительности, я стал бросать мотоцикл от одного края трассы до другого, по всем полосам, и как-то незаметно мы включились и увлеклись записной хулиганской игрой и жестоким лихачеством. Едва завидев фары встречного автомобиля, мы немедленно выходили прямо ему навстречу, врубая непрерывно свою пронзительнейшую сирену и наслаждаясь, потешаясь над ответными нервными взвизгами, переходящими в истерические завывания срывающих голос клаксонов, и выдерживали до тех пор, пока обезумевший от напряжения и ужаса встречный не сбрасывал скорость и не прижимался покорно к обочине, проклиная нас и наше безобразное молодчество.

Как бы выражая свое одобрение и нетерпение принять в сумасшедшей гонке какое-то свое участие, девушка еще крепче прижалась ко мне и совершенно по-свойски взялась за пряжку моего ремня, не уступая мне в настойчивости и непреклонности — и даже превосходя.

Принудив отпрянуть к обочине еще несколько робких легковушек, которые уже почти не были способны, как я ни старался, отвлечь внимание моей спутницы, я наконец заприметил впереди достойного соперника — целых три пары сверкающих полуметровых фар плюс угрожающе раскинутые габаритные огни: многотонный грузовик-рефрижератор как будто бы полз с горы, но на самом деле летел, несся, словно тупая лавина, равнодушная ко всему, что только может встретиться на пути.

Я управлял мотоциклом, но девушка управляла мной. Пространство судорожно сокращалось, словно выдавливаемое поршнем гигантского шприца — в никуда. Мы были уверены в победе. На рубеже последних ста метров девушка торжествующе привстала и заставила меня выжать предел скорости. Упершись каблуками в рычаги, я рванул руками руль и оторвал переднее колесо от асфальта, вздыбив мотоцикл почти вертикально. Я уже мог разглядеть в кабине грузовика, на лобовом стекле которого в невероятно нарастающем давлении конденсировалась влага, упрямое и хмурое лицо водилы-профессионала, заросшее черной трехдневной щетиной.

И даже прежде, чем я успел подумать, что никому из нас уже не удастся свернуть и столкновение неизбежно, я увидел, что колесо мотоцикла стало мягко и беззвучно погружаться в массивный бампер грузовика, словно во что-то совершенно бесплотное, наподобие призрака или миража. Через мгновение мы вместе с мотоциклом оказались в кабине грузовика, безболезненно проникая сквозь все преграды, не причиняя ничему и никому ни малейшего ущерба. Даже пепел сигареты, которую водитель держал на отлете между пальцами, не осыпался, а ароматный дымок продолжал виться тонкой струйкой, нимало не возмущенный. Затем мы прошли сквозь внутренности контейнеров, загруженных тоннами шоколада, сгущенки и арахиса, и выскочили с другой стороны абсолютно невредимыми.

Вместе с удивлением нахлынуло ощущение небывалой, радостной свободы. Взлетая по шоссе на гору, мы нагнали усталую танковую колонну, возвращавшуюся к месту постоянной дислокации, и я направил мотоцикл прямо сквозь баки с горючим и броню, нанизывая одну за другой лязгающие коробки на воображаемую нить, успевая всмотреться в скрючившихся в стальных норах людей в черных шлемах, с больными, воспаленными глазами, мучительно ворочающихся, чтобы хоть как-то размять затекшие в тесноте члены. В головном танке, в башне, спал один, с тупо мотающейся головой, не реагируя на сверлящие звуки рации, надрывающейся над ухом. Последняя грусть исчезла.

С пологой, продленной горы, миновав несколько празднично освещенных арок, мы летели уже по совсем пустому шоссе. Внизу, под горой раскинулась просторная дубовая роща. Вдоволь насладившийся быстрой ездой, я начал сбавлять скорость и вел мотоцикл между прохладными, темными деревьями и совсем на малом ходу выдвинулся к берегу поблескивающего зеркального водоема, пока не приблизился к стаду великанских улиток, пасущихся на мокром лугу. Я заметил, что одна из раковин-спиралей, размером с целый цирк, пуста и в нее ведет ровная, узкая дорожка, и я с любопытством зарулил внутрь этой изящной винтовой панцирной скорлупы, которая виток за витком закручивалась все уютнее, и в полной темноте, в которой лишь на мгновение вспыхивали микроскопические фиолетовые искорки-блестки, мы стали приближаться к какому-то всеобщему центру, и мне нисколько не хотелось, чтобы об этом центре мог узнать еще кто-то, кроме нас двоих. И когда я оказался в самом центре, то уже знал наверняка, что совершенно невозможно, чтобы кто-то посторонний узнал о нем, даже если бы я и захотел обо всем рассказать.

ПОРА УСЛАД

Посреди безвидной, запутанной местности, утешавшей полуночного путника слабыми запахами распаханных лугов и влажными травянистыми дымами, упругая дорожка не затерялась и вывела точно. И вот в необычайно поздней и непроглядно черной тишайшей природной ночи вдруг открылось что-то вроде приятно светящегося входа и, приближаясь, голубело и расширялось.