Пора созревания - [10]

На пороге сидела собака. А пастор инспектировал мой огород: деловито осматривал начинающие краснеть помидоры, снимал пробу с малины, оценивал мою гордость — мангольд сорта «Вулкан».

Я доковыляла до пастора, и мы обсудили основные правила возделывания тыквы, равно как и осеннюю обрезку плодовых кустов, а когда я открыла ему глаза на преимущества моей компактной оросительной установки, пастор сказал, нимало не смущаясь:

— У меня такое чувство, будто сегодня ночью вы приняли решение…

Я растерялась, но сообразила, что сегодня ночью мы с Самур-оглы сошлись. Сошлись пока на том, что стоит раздать копии всем, кто вчера у меня был.

— А оригинал?

Интонация пастора укрепила во мне подозрение: не текст и не его расшифровка занимают молодого человека, а рукопись. Я пожала плечами — куда деть манускрипт, я еще не придумала.

— Не правда ли, ему будет лучше в сокровищнице госпитальной церкви? Как документ религиозного содержания…

— Хотите сказать «еретического содержания»? Охотно допускаю, что у вас есть на то основания.

Пастор выдал самую елейную улыбку, на какую был способен:

— Вы ведь сказали, текст исчез? Но даже если кому и придет в голову проявить его снова, скажем, для демонстрации, то, судя по многочисленным примерам из церковной истории, особенно антиканонические места окажутся зашифрованными.

По части логики пастор всегда был на высоте, но я осталась неумолима:

— Все, что было в барсучьем животе, принадлежит мне. Кстати, и барсук в саду мой, и малина, которую он поедает, моя!

— Да я ничего такого не имел в виду, просто подумал…

Он заметил, что я хромаю, и посоветовал уксусный компресс: ему сразу полегчало, когда он недавно похожим образом пострадал.

Я преподнесла пастору копию, святой отец изысканно поблагодарил меня и сунул, по-моему, несколько безучастно листы во внутренний карман элегантного пиджака цвета мокрого антрацита. Пес тем временем объелся травой и теперь отрыгивал ее прямо перед моей дверью. Заметив, что хозяин собрался восвояси, Руфус, тявкая, подскочил к нему, не в силах унять радости — так и прыгал вокруг пастора до ворот.

Помахав обоим вслед, я заперла дверь и обратилась наконец к рукописи.

«Пути моих строк ведут к вершинам, где пестреют цветы и растут несравненные пряные травы и где в дуновении легкого ветра повсюду слышится их аромат, где розы и лилии своей красотой ослепляют…»

Что ж, звучит вполне привычно, налет времен совсем не ощущается. Наверняка скоро наткнусь на ирисы, раз лилии и розы уже появились… Или не наткнусь?

Мобильный телефон с корнем вырвал меня из цветочных фантазий. Как я могла забыть про Унумганга? Тот говорил со мной так, словно мы не виделись по крайней мере неделю. Ни словом не упомянув о переписке, спросил, не хочу ли я отправиться с ним в Гесль или на Топлицзее скушать форельку.

— Отличная погода! Жалко тратить такой редкостный день на то, чтоб стоять у плиты. Чего я, впрочем, и так никогда не делаю! — уговаривал меня профессор. — Жена все равно в санатории…

Значит, так: он зайдет за мной, заодно заберет свою копию. Кто рассказал ему про копии? Пат, Августа, пастор или Самур-оглы непосредственно перед отъездом?

Я покрасила губы красной помадой, сунула ноги в выходные туфли и, бегая по дому в поисках сумочки (нога на удивление не болела), услышала, как с дороги свернула машина. Выходить из «ауди» профессору не понадобилось: я выпорхнула на крыльцо, прихватив последнюю, не считая моей, копию и заперла дверь.

Ясный осенний день нисколько не портили дымка перистых облаков и фён.[9] Унумганг изобразил, что поцеловал мне ручку, принял копию как должное и молча кинул на заднее сиденье. К счастью, я прозорливо сколола листы огромной скрепкой, хотя… А вдруг профессор хотел, чтобы они разлетелись по салону?

Я пристегнула ремень безопасности. Профессор, выезжая задним ходом из ворот, заметил:

— Так я и знал, что вы не устоите перед обаянием этого улизнувшего засранца, который ни меда, ни яда не пожалеет, чтобы добиться своей цели. Выманил-таки у вас оригинал для сомнительных изысканий.

— Но ведь он вернул из небытия безупречный текст, — сухо возразила я. — Что касается внешнего вида по крайней мере. Вы ведь тоже получили копию!

— Могу понять его рвение по поводу Незими. Молодой ученый! Чего не сделаешь, чтобы выстоять среди жесткой конкуренции в научном мире! Ну да ладно, все это просто мелкие палки в колеса!

Фраза профессора насчет профессиональной конкуренции, несколько неуместная, кстати, напомнила мне, каким плохим водителем был Унумганг. Не просто плохим — чудовищным! О его фортелях на дороге ходили анекдоты. Вот и теперь. Мы ехали, точнее, мчались вниз по склону, и вдруг профессор пожаловался: в последнее время зрение стало его подводить. Исполнившись заботы, я взглянула ему в лицо — на носу профессора красовались очки для чтения! Чтобы не напугать Унумганга своим открытием, я подождала, пока мы съедем на более или менее пологий участок, и спросила как бы между прочим, не держит ли он другие очки в бардачке.

— Другие очки? — вскричал Унумганг и тормознул так, что, не будь я пристегнута, тотчас вылетела бы через лобовое стекло.