Пора по домам, ребята - [56]

— Хочешь? — протянула ему половину огромного, как сковорода, подсолнуха с крупными семечками.

— Хочу. А знаешь, что я еще хочу?

— Ну?

— Жениться на тебе!

Она зарделась как маков цвет и громко засмеялась.

— Ось дурний ти, Стась. Боже мій, який ти дурний! Пойдем лучше поглядим, как на вечеринке танцуют.

Она встала и протянула ему руку: маленькую, теплую, руку друга. Он часто вспоминал потом, а впрочем, помнит и поныне чернобровую Наталку, на которой хотел жениться, но которую так и не успел даже поцеловать.

Зато поцеловал Касю. В губы. Как целуют женщину, когда голова идет кругом от поцелуя. Каська была сверстницей Сташека. Маленькая, пухленькая, со вздернутым носиком и вечно смеющимися, слегка прищуренными глазами. Она заплетала каштановые волосы в две короткие косички с бантами на концах. Непоседливая, неистощимая на выдумки, смешливая. Эдакая вертушка и юла. Но Сташеку она нравилась. Даже очень. Они жили на Пойме в одном с ними бараке. Умерла мать. Отец уехал на сплав. Сташек ходил на работу, обедал в столовой, в барак возвращался поздно, усталый падал на нары и сразу же засыпал. Однажды утром он проснулся с ощущением, что проспал на работу. Попробовал встать, но неожиданно у него закружилась голова, его бросило в жар, он почувствовал такую слабость, что снова рухнул на кровать. Не знал, как долго пролежал так, помнит только, что его мучила страшная жажда, но не было сил дотянуться до стоящего в углу ведра с водой. Вдруг он почувствовал, что над ним склонилась Кася. Дала ему воды. Что-то говорила. Привела фельдшера. То плакала, то смеялась. Кормила его каким-то супом, с ложечки, как младенца. А когда после сильного жара, который сжигал его, будто печь, в которой пекут хлеб, его начинал вдруг бить такой озноб, что трудно даже себе представить, Кася — несмотря на то что уже пришла весна — топила печь, кутала его, чем могла, и поила горьким, как полынь, но зато горячим чаем, заваренным на малиновых стеблях. Фельдшер сказал, что у него была внезапная вспышка малярии.

Сташек выздоровел, но был очень слаб. Выходил на улицу и садился у барака или чуть дальше, на обрывистом берегу Поймы, и грелся на солнышке. Кася, как только управлялась с домашними делами и двумя маленькими братишками, приходила и садилась рядом. Они смотрели на медленно текущую реку, молчали или говорили о всякой всячине. Но чаще всего о Польше: когда они наконец-то туда вернутся и как там будет. Вспоминали сады, поля кукурузы и бахчи с сочными арбузами. Вернулся отец. Привез со сплава огромную соленую красную рыбину и две буханки хлеба. Сташек выпросил одну для Каси. И кусок рыбы тоже.

Он быстро набирал силы. Начал снова работать. Каська, как всегда, сидела в бараке и воевала со своими малышами. В одно из воскресений, а только по воскресеньям Кася была свободна, потому что тогда детьми занималась ее мать, они выбрались вместе за лесной клубникой, которая своей сладостью и даже величиной ничуть не уступала садовой. Сташек, возвращаясь с работы, высмотрел лужайку, всю усыпанную этими ягодами. Они довольно быстро наполнили клубникой все, что взяли с собой, и наелись до отвала. Сморенный жарой Сташек повалился в высокую траву, глядел на плывущие по небу белые перистые облачка. Кася на какое-то мгновение потеряла его из виду. Позвала раз, другой. Сташек не откликался, решил испугать ее. Отозвался только тогда, когда голос девушки начал отдаляться и плаксиво дрожать. Подбежала, села рядом и начала выговаривать ему. Они препирались друг с другом, шутили.

Кася легла рядом с ним. Смеялась, что-то болтала. Хорошо было. Потом оба одновременно увидели, что на расстоянии чуть ли не вытянутой руки от них растет крупный, весь усыпанный ягодами, куст.

— Мой! — крикнула Кася.

— Мой! — вторил ей Сташек.

Не поднимаясь с травы, наперегонки, по-пластунски они ползли к ягодам, отталкивая друг друга локтями, смеясь, пытаясь схватить их губами. И вот тогда их уста, пахнущие сладким клубничным соком, слились. Девушка на мгновение как бы оцепенела. Сташек не помнил, как это случилось, но он крепко держал ее в объятиях и целовал. И вдруг их обоих охватил стыд. Он отпустил Касю. Потом они лежали рядом в густой траве, молча смотрели в небо, и только частое, громкое дыхание выдавало их возбуждение и смущение… Смешно это выглядело и очень по-детски, ведь потом они несколько дней избегали друг друга. Но Кася не была бы Касей. Когда он как-то вечером сидел на берегу Поймы, она подкралась к нему сзади, закрыла ладонями глаза, шепнула «ку-ку» и… поцеловала в губы! С того момента они как бы помешались на поцелуях. Но дальше дело не зашло. Ни на какие другие ласки Кася ни за что на свете не соглашалась. А потом неожиданно уехала: ее отец забрал семью и, как многие поляки, поехал искать счастья там, где легче жилось и было ближе к Польше…

А потом, Сташек даже не успел заметить, как его стали интересовать девушки. Ему доставляло удовольствие, когда они выделяли его среди других ребят, обращали на него внимание. Именно думая о них, он все чаще проводил рукой по подбородку и переживал, что растительность на его лице хилая и редкая. Это ради них после тяжелого изнурительного труда от зари до зари он плескался вечерами в грозно рокочущей реке, натягивал на себя чистую, выстиранную своими руками рубашку и шел туда, где собиралась молодежь со всей деревни. На одной из таких танцулек в совхозном клубе, на которую они выбрались вместе с Ваней, он и подружился с Галей, стройной, как молодая березка, хрупкой, мечтательной девушкой. Галя была полной противоположностью Каси. Высокая, выше Сташека, стройная, длинноногая, с миндалевидными глазами, с длинными, по плечи, каштановыми волосами. Она сидела у стены, держала на коленях какую-то книгу, не танцевала. Сташек тоже не танцевал. Не умел. Зато Ваня неистовствовал среди местных, отстукивая каблуками чечетку. Сташек поглядывал на девушку. Он видел ее впервые. Она понравилась ему, но у него не хватало смелости подойти к ней. Танцы закончились. Вернулся Ваня со своей партнершей, Наташей, которую Сташек знал, поскольку они вместе работали в поле. Они уже собирались расходиться по домам.