Пора по домам, ребята - [50]

Затора, не изменив своего мнения, махнул рукой. Так было и в следующий раз, когда снова кто-то что-то «организовал». А делалось это с сельхозинвентарем, движимым и недвижимым, разными путями. Движимый — главным образом лошади, появились в имении вместе с батальоном. Несколько коров чудом уцелели в военной круговерти, немцы не успели угнать их на запад. Но это была капля в море. Вот и «организовывали». Как, к примеру, майор Таманский, который обменял десять тощих телок на такое же количество дойных коров у советского побратима…

Сенокос. Родак шел вместе с косарями. Сначала не отставал. Но часа через два все чаще стал поглядывать на солнце, которое пекло немилосердно. Когда же наконец этот повар привезет завтрак? Роса высохла, затупившаяся коса с трудом брала траву. В конце концов он здесь командир и мог бы объявить перекур, но покосом командует бывалый солдат Казик Рашевич. Он начинает ряд, он и заканчивает. Сильный, жилистый мужик, любящий деревенскую работу, привыкший к каждодневному труду. Жик, жик — ложится скошенная трава. К полудню должны закончить. Ну, наконец-то. В тень под вербой въезжает повар с завтраком. Рашевич доходит до конца покоса, вытирает косу пучком травы и втыкает ее в землю. Родак и остальные проделывают то же самое…

Расселись, где и как кому удобнее, в руках ломоть хлеба, намазанный толстым слоем смальца, а к нему — ячменный кофе, забеленный молоком. Родак, получив свою порцию, подсел к группе, тесным кольцом окружившей Бурака, который вчера возвратился из отпуска, побывав в своем Келецком воеводстве. Он невзрачный, лысый, ему лет под сорок. Бурак старательно режет свою краюху на квадратные кусочки, натыкает их на острие ножа, сует в беззубый рот, причмокивает, глотает, запивает кофе и рассказывает, что он во время отпуска увидел и услышал. Солдаты иногда перебивают его то вопросом, то шуткой, но слушают внимательно, ловят каждое слово, ибо всех интересует, что делается в родных краях.

— Хозяйство у меня небольшое, всего четыре морга, но, пока была лошадь, жена кое-как управлялась. То с кем-нибудь объединится, то кто-нибудь из соседей поможет…

— А детей у тебя, случайно, не прибавилось?

Бурак разинул рот, опустил нож с кусочком хлеба. Не сразу понял, к чему клонит Пачесняк.

— Ну раз твоя с соседом объединялась, то что-то из этого могло получиться, верно?

— Ха, ха, ха! — раздался взрыв смеха.

Бурак только теперь понял, что над ним подтрунивают.

— Дурак ты! — Он спокойно проглотил кусочек хлеба, облизал губы. — У нее четверо от меня, этого ей должно хватить. А в общем-то от прибытку голова не болит… Ну, пока была лошадь, кое-как управлялась. Но как-то ночью пришли и забрали лошадь вместе с телегой и упряжью. Хомут был совсем новый…

— Кто забрал?

— Как кто? Эти, из леса. Моя рассказывала, что ноги им целовала, заклинала всеми святыми, но где там, забрали лошадь, только ее и видели.

— Ну и мерзавцы!

— Единственную лошадь в хозяйстве у бабы забрать!

— Вот так-то. Мы здесь вкалываем на чужой земле как дураки, а наши бабы на своей не могут управиться, так и лежит невозделанной.

— А она их не запомнила?

— Нет, что ли, там милиции?

— Узнать-то она их, может быть, и узнала бы. Но страшно! Двоих мужиков в ту ночь в деревне застрелили! Вольского, который недавно вернулся с фронта и примкнул к коммунистам, — хороший парень, чуть моложе меня, мы даже с ним дружили, и Франека Длужика. Этот Франек был постарше меня и хромой, его даже в армию не взяли. До войны был батраком, ходил по людям, искал работу. А после войны, когда наступили новые времена, провели реформу, два морга помещичьей земли ему выделили. Начал уже даже строиться, завез немного леса. Застрелили и записку оставили, что убили за то, что взял помещичью землю. Моя говорила, что ей тоже хотели дать морг земли, но она испугалась и не взяла.

— А другие берут?

— По-всякому. После того как тех двоих убили, большинство отказывается.

— У нас, в Люблинском воеводстве, тоже землю делят. Мои взяли два морга, теперь у нас пять. Будет на чем хозяйствовать.

— А я о земле не беспокоюсь. Ее сейчас везде хватает. Даже не знаю, возвращаться ли домой.

— А что будешь делать?

— Может, здесь останусь. Земля неплохая. Дома́ отличные. И окрестности красивые. Скажу вам, ребята, что я даже привык к этим местам.

— А я здесь словно чужой. Не чувствую себя как у себя дома.

— Только надо еще иметь этот дом, чтобы быть как у себя дома.

— Конечно. Я свою сюда из Вильно не повезу.

— Ну и глупая же твоя баба, Бурак, могла бы взять землю. Она положена тебе как солдату. Что бы они ей сделали? Паны уже не вернутся. Кончилось их время.

— Если лошадь у нее забрали, могли и убить.

— Ну, а милиция на что?

— Лучше не спрашивай! Милицейский пост в гмине, от деревни далеко. А на том посту несколько перепуганных сопляков и дедов, вооруженных старыми винтовками.

— А что нужно этим из леса?

— Не прикидывайся дураком. Будто не знаешь?

— Правительство из Лондона ждут.

— Андерс должен въехать на белом коне. Еще эта война по-настоящему-то не закончилась, а они уже о новой говорят.

— Это все аковцы, панские прихлебатели. Знаю я кое-что об этих панычах. Когда мы чем попало лупили швабов, они у себя в именьях попойки устраивали, начищали до блеска сапоги, с бабами шашни крутили.