Пора по домам, ребята - [48]

Миновал сентябрь, а с первых дней октября потянуло холодом, в воздухе повисла изморозь. По утрам землю покрывал иней. Воду начал затягивать лед. Вот-вот мог выпасть снег. Из-за того, что они давно вышли за запланированные сроки перегона, им не хватило не только хлеба, но даже и картошки и крупы. Лошади уже давно забыли вкус овса. Шли из последних сил. Поэтому, когда вышли наконец-то из тайги и увидели перед собой город, тетя Глаша и Анюта разревелись по-бабьи от радости, стадо, хотя и несколько исхудавшее, в целости и сохранности добралось до места назначения…

Ваня впервые в жизни увидел тогда город и поезд, мчащийся по рельсам. И он, и Сташек, который, увидев локомотив, почувствовал себя почти на пороге Польши, поняли одно: если их разговоры о том, как попасть на фронт, не были обычной ребячьей фантазией, то теперь, когда они оказались в городе, настало время действовать решительно…

Море шумело монотонно, успокаивающе. Сташек, задумавшись, сидел на дюне. В руке держал написанную Ваней записку.

«Сташек, дружище!

Меня отсюда переводят. Начальник обещает, что меня там поставят на… ноги. Ясное дело, успокаивает. Но я люблю его, потому как он — хороший человек. Только одного не может понять, что меня не надо утешать. Я и так все понимаю. Боюсь встречи с бабушкой. И с тетей Глашей. И с девчатами. Чувствую себя как нашкодивший кот. Не вынесу их плача, сострадания. В конце концов я был солдатом, а война — не детская забава. Сражался, сколько мне судьба определила. И отомстил за отца. Теперь я знаю, что он пережил на войне… Может, и моя маленькая частичка есть в том, что Гитлера поглотил ад. Проглядел все глаза, ожидая тебя, но не дождался. Я знаю, что служба есть служба. Даст бог, еще когда-нибудь увидимся. А может, приедешь на Пойму проведать меня? Ведь рано или поздно я вернусь туда. А все же, Сташек, я предпочел бы смерть, чем то, что меня постигло. До сих пор чувствую свои ноги. Как живые.

Крепко тебя обнимаю и целую.

Не забывай меня.

Твой

Иван Воронин»

После полудня Родак принял дежурство по батальону. Взволнованный письмом друга, он бродил по Зеленому, раздраженный и задумчивый. Поздним вечером вызвал разводящего — капрала Зелека — и решил проверить посты. Когда они шли по аллее парка недалеко от замка, заметили, что от окна Штейнов метнулась чья-то фигура и нырнула в заросли деревьев. В первый момент он подумал, что это, наверное, Фелек Гожеля крадется на свидание с Зосей. Но тут же вспомнил, как была взволнована утром фрау Штейн, вспомнил и немецкий военный ремень на умывальнике. Родак выхватил из кобуры пистолет и бросился вдогонку. Рядом с ним, снимая на бегу автомат, бежал Зелек.

— Вон он! Чешет к морю!

Зелек лязгнул затвором. На фоне залитого лунным светом пляжа среди деревьев мелькал силуэт мужчины.

— Стой, стрелять буду! — крикнул Родак.

Они остановились на минутку, мужчина скрылся в дюнах, но через мгновение показался снова, повернув к лесу.

— Стой, стрелять буду!

Мужчина бежал не оглядываясь. До него было метров пятьдесят. Они пыхтели как паровозы и слышали тяжелое дыхание беглеца. Лес был все ближе. Вдруг мужчина повернулся и на бегу выстрелил из пистолета раз, другой.

— Сукин сын! — выругался Зелек и выпустил короткую очередь из автомата.

Беглец замер и медленно осел на песок. Когда они подбежали — на песке лежал молодой немецкий солдат, он смотрел на них полными ужаса глазами и стонал, держась руками за живот. Рядом валялся узелок.

— Он еще жив. Беги за Тылютким!

Родак опустился на колени. Раненый был еще в сознании. Он расстегнул на нем туго затянутый ремень и снял кобуру с «парабеллумом».

— Штейн? — спросил коротко.

— Ja, Herbert Stein[11], — прошептал раненый и заплакал, увидев, что между пальцами, прижатыми к животу, сочится кровь…

11

Было пасмурно, дул холодный ветер, и второй день подряд без перерыва лил дождь. Родак только что вернулся со своим взводом с задания. В поисках немецких мародеров они прочесывали окрестные перелески, заброшенные здания и бункеры. Кроме большого количества разнообразного оружия и боеприпасов, которых все еще валялось повсюду несметное количество, они никого не нашли. Продрогший и промокший до нитки Родак снял мундир, скинул сорочку, вытерся полотенцем, заметив в окне Гожелю, окликнул его. И увидел, как старый Штейн с непокрытой, несмотря на дождь, головой вел под уздцы лошадь, запряженную в телегу. На телеге — гроб. Рядом, держась за телегу, едва переступая ногами, брела в траурном платье фрау Штейн. Песчаная дорога, ведущая на пригорок к евангелическому кладбищу, была пустынна. Они стояли с Гожелей молча и смотрели, пока эта необычная похоронная процессия не скрылась за живой изгородью парка… Молодой Герберт Штейн умер в ту же ночь. А перед смертью, поддавшись уговорам отца, рассказал майору Таманскому, что на старой мельнице вблизи Черного леса ждут его возвращения четыре человека. На рассвете Родак получил приказ провести немедленно операцию.

— Только помните, старший сержант, все должно обойтись без потерь. Окружите мельницу и предложите немцам сложить оружие. Ну, а если будут пытаться прорваться, тогда…