Пора по домам, ребята - [46]

— Митрич — сам знаешь. Анюта — почти ветеринар. А ребята — сильные, проворные — будут как черти за бычками бегать, — обосновывала свой выбор директору совхоза тетя Глаша.

Они двинулись в путь ранним утром. Большое, плотное, насчитывающее более сотни крупных телочек и бычков стадо, тревожно мыча, запрудило всю дорогу. Впереди на легкой повозке с деревянным плоским настилом, нагруженной всякой всячиной, начиная от продуктов и кончая топорами, мотками веревок, одеялами и телогрейками, ехали тетя Глаша и Митрич. Повозка задавала темп движения и указывала стаду дорогу. Сзади, а когда надо — по обеим сторонам стада, ехали верхом на «монголах» Анюта, Ваня и Сташек. И был еще с ними, а вернее, с Митричем, пес, прозванный своим хозяином довольно недвусмысленно: Бродяга.

Двинулись они в начале сентября, когда еще стадо могло в пути пастись. И потому время от времени, особенно если по дороге попадался лесной или пойменный луг, стадо пускали на пастбище. Трудно приходилось, когда узенький, едва проступающий след дороги проходил через длинные, порой многокилометровые отрезки пути среди высокоствольной тайги. В таких переходах животное часто отбивалось от стада. И тут Бродяга был незаменим. Безошибочно шел он по следу и приводил к заблудившемуся, перепуганному отголосками тайги животному. Ночью тоже было трудно. Они старались выбрать для ночлега место поудобнее. Иногда им везло, когда на пути попадалась поляна, да еще на берегу. Глубокая река хоть с одной стороны защищала их, ограждала, была непреодолима и для скота, и для тех, кто мог подкрасться под покровом ночи. Со стороны же тайги забивали колья, на них натягивали веревки, и скотина, таким образом, не разбредалась. Если реки не было, они старались расположиться на ночлег под какой-нибудь кручей или посреди поляны, что давало возможность не выпускать все стадо из виду. Если ночь обещала быть темной и беззвездной, то заранее заготавливали хворост не на один, а на два или три костра, и жгли их до рассвета. Все по очереди дежурили у костров. С утра лагерь снимался, тетя Глаша производила осмотр стада, и, если все было в порядке, они отправлялись дальше в путь, который с каждым новым рассветом казался им все длиннее.

Тяготы перехода через тайгу начинали постепенно сказываться и на животных, и на людях. А между тем, по подсчетам Митрича и тети Глаши, они одолели лишь половину пути. Ничего не поделаешь, надо было останавливаться на более продолжительную стоянку, несколько животных заметно ослабли. Для лагеря выбрали просторную пойменную поляну, где еще росла сочная трава, а удобный подход к воде облегчал безопасный водопой. По краям поляны и по другую сторону реки Кедровки раскинулось густое, устремленное ввысь царство тайги. До населенных пунктов далеко. И поэтому место это было испокон веков глухим, травы на лугах пожухлые, некошеные — словом, места, по которым не ступала нога человека. Последние охотники были, по-видимому, здесь еще до войны, так как Сташек и Ваня обнаружили на берегу реки заброшенную избушку, полуразвалившуюся, обветшалую, прокопченную, опутанную паутиной. К сожалению, воспользоваться ею было уже невозможно. Ее разрушили время, морозы, дожди, к ней давно не прикасалась рука человека. Поэтому надо было подумать не только об ограждении для скота, но и о пристанище для людей. В то время как тетя Глаша и Анюта присматривали за стадом, дед Митрич с ребятами оборудовали стоянку. Место для скота они выбрали в углу поляны. С одной стороны протекала река, с другой — тянулась пологая дуга высокого скалистого обрыва, на который не только животным, но и человеку трудно вскарабкаться. Совсем рядом с загоном, на сухом месте под скалой, они соорудили солидный шалаш, снаружи накрыли его березовыми ветками и еловыми лапами, внутри выложили папоротником и сухой травой. Рядом с шалашом стояла телега с пожитками, паслись расседланные кони. Дед Митрич пошел к реке наловить рыбы на уху, а ребята, перебросив через плечо старые берданки и свистнув Бродягу, решили поохотиться.

Прекрасна осень в тайге. Особенно в солнечный теплый день. Ваня и Сташек сидели на высоком, фиолетовом от вереска, залитом солнцем холме, откуда открывался широкий вид на стоянку, на уходящую вдаль тайгу, на извивающуюся реку. Они видели пестрое пятно стада, пасущегося на поляне, мотающих головами лошадей, взмахами хвоста отгоняющих докучливых слепней, хатку-шалаш, Анюту, хлопочущую у костра, тетю Глашу, что-то стирающую в реке. Только Митрича не сумели высмотреть: наверное, примостился у самой воды. Куда ни кинь взор — тайга. Пологие холмы, долины, прибрежные болотца, покрытые безжизненными островками-кочками и серебристым от старости мхом. Темно-зеленые, золотисто-коричневые, переходящие в багрянец краски тайги. Бледно-голубая лента реки. А надо всем этим царит тишина, огромная, до звона в ушах.

Сташек лениво протягивает руку за большими красными кистями брусники.

— А если мы с тобой с двух сторон зайдем вон там, в низинке? — предлагает Ваня. — Нравится мне этот молодой соснячок. Может, поднимем какого-нибудь козленка.