В разбивке стада участвовало все население стойбища от мала до велика. Даже старушка, которая приволокла с собой мешок с Любочкой, была в общей цепи блокады. Люди расселись на снегу метров на двести, образовав полукольцо. И если какой-либо шустрый олень устремлялся в сторону, а за ним и остальная лавина, человек вставал, махал руками и заворачивал животных обратно. Рядом с инспектором расположились в снегу ребятишки Айны. Мальчишка пристально следил за оленями и каким-то образом угадывал их намерения, заранее вставал, махал своим детским чаатом или же просто чуть приподымался, и олени разворачивались в нужном направлении. Ему подражала сестренка.
Вдруг прямо на инспектора помчалась большая группа обезумевших животных, он не выдержал и отскочил в сторону. Олени шарахнулись, часть их прорвала блокаду и вырвалась на простор.
— Ка-о-ко-мей! — закричал Айметгыргин.
А Гриша уже мчался наперерез отколовшимся оленям. И казалось, он не догонит их. Но олени сбавили бег, и Гриша завернул их обратно. Стадо снова слилось.
— Не надо пугаться! — прокричал на бегу Гриша инспектору.
А в это время мордастый пастух прозевал отбитую, уже обработанную часть оленей. Они вырвались из чащи и снова слились с общим стадом. Весь труд пропал.
Пастухи, разгоряченные и потные, расселись прямо на снегу. Над ними клубился пар, как над кипящим котлом.
Айметгыргин отчитывал толстяка и одновременно давал указания остальным. И все началось с начала.
Только к вечеру, когда стало смеркаться, удалось выбрать из стада Келевги нужных оленей. Оставалось обработать стадо Айны.
Два огромных котла с мясом, приготовленным женой бригадира, быстро опустели. Все возбужденно обсуждали события дня. И бедному толстяку доставалось больше всех.
— Вот если бы он умел так же быстро бегать, как хватать хорошие куски мяса, то, наверно, был бы хорошим пастухом, — смеялся Айметгыргин.
— Но чукотская пословица говорит, что кто хорошо ест, тот хорошо работает, — заступился за парня инспектор. — Он будет хорошим оленеводом. Кэйвэ! Верно!
Ночевать инспектор пошел к ребятам. У них опять были свободные места. Толстяк и еще один парень ушли на ночь в стадо. Гриша долго и тщательно выбивал на улице одежду и торбаза. Инспектор свои вещи тоже выбил. Гриша помог ему. В палатке уже вовсю полыхала печь, было жарко. Гриша снял верхнюю кухлянку, затем вторую, нижнюю, надетую мехом внутрь, и остался голым по пояс. Инспектор удивленно посмотрел на него.
— Гриша, что же ты под кухлянку даже нижнее белье не надеваешь? — упрекнул он.
Гриша нисколько не обиделся, с усмешкой посмотрел на инспектора и сказал:
— А вы знаете, когда я в тундре у стада, никогда не надеваю под кухлянку белье. Бегаешь много, потеешь и только остановишься — рубашка начинает холодеть, быстро мерзнешь и простываешь. А так, в кухлянке, надетой на голое тело, я даже потный могу завалиться в снег и спать сколько угодно. Тело никогда не остынет.
— Интересно, — удивился инспектор. — Почти всю жизнь на Чукотке, а вот с этим встречаюсь впервые.
— У меня все есть, — продолжал Гриша, — и белье, и костюм, и пальто, но в тундре это не нужно. Даже летом лучше ходить в меховой одежде.
Инспектор задумался. Он считал, что хорошо знает чукотскую жизнь и привычку чукчей легко переносить жестокую стужу относил к их закаленности. Но, оказывается, все дело в одежде, которую надо правильно носить. Случай с Наргыно, когда тот заставил инспектора снять носки и сунуть голые ноги в теплые меховые чулки, с Гришей Ринтыном, надевающим кухлянку и брюки прямо на тело, подтверждали это. Теперь ему стало понятно, почему он, сидя у разводья в ожидании нерпы, через каждые десять-пятнадцать минут вскакивал и топтался на месте, чтобы согреться. А его приятели сидели часами не шелохнувшись и в шутку говорили инспектору: «Потому-то около тебя и не выныривает нерпа, что ты прыгаешь на месте. У нерпы слух хороший». Инспектору приходилось часто видеть, как спит в снегу у яранги изрядно охмелевший чаучу. Он возмущался и говорил хозяевам, чтобы занесли человека в тепло. А они смеялись и отвечали: «У него одежда хорошая». И чаучу спокойно высыпался, трезвел, не обмораживался, не простывал, а утром пил чай с хозяевами яранги.
— Хорошая одежда для оленевода все равно что теплый дом, который он носит на себе, — перебил мысли инспектора Гриша и широко зевнул. — Давайте спать, — предложил он и только хотел было загасить свечку, как палатка приоткрылась и вошла разрумянившаяся Мария.
— Еще не легли? — она присела на корточки у печки. — Айны снова в стадо ушел, ребятишки уже спят, — добавила Мария, глядя на инспектора.
Гриша вопросительно посмотрел на него. Тот смутился и отвернулся. Наступило неловкое молчание.
— Айны сказал, починить надо, — Мария встала и сняла с веревки торбаза и чижи. — Ну, я пошла.
Гриша задул свечу.
— А раньше она никогда не заходила к нам, — послышался в темноте его голос.
— За торбазами приходила, — пробурчал инспектор. — Не видел, что ли?
Еще целых три дня обрабатывали стада пастухи. А на пятый, когда все было закончено и инспектору надо было ехать в Ыпальгин, собрались бригадиры. Они долго обсуждали, кого же послать с инспектором, и решили, что поедет проводником Тымко, а оленей выделит Айметгыргин.
