Пора охоты на моржей - [34]

Владик с радостью принял подарок и, волнуясь, заговорил:

— Приеду, помогать буду…

— Ии, верно, верно, — перебил его Рычып. — Ты маленький был, я помогал тебе, ты большим станешь — мне поможешь. Верно, так надо.

И снова, как пять лет назад, у Владика появились новые костяшки.

Отец был увлечен работой, и по нему чувствовалось, что дела по объединению косторезов и швей шли неплохо. Увэленцы с радостью одобрили решение организовать промкомбинат и включились в это дело. Таай, ведущий мастер, с тридцатых годов работавший в косторезной мастерской, съездил в соседние поселки Наукан, Кенискун и Инчоун. Там тоже новую весть встретили хорошо и выявилось много желающих работать в мастерских. Особенно понравилось это дело науканским эскимосам.

Хотя и трудно было с помещениями, все же выделили для нового предприятия два дома в Увэлене и по одному — в Наукане и Инчоуне. Увэленскую мастерскую перевели из старого американского домика в круглый щитовой, что стоял рядом с клубом. Он тоже тесноват, но все же помещение значительно больше. В центре на общем рабочем столе поставили большие тяжелые тиски, установили сверлильный станок, пилу-циркулярку, электрическое точило. У окон разместили длинные столы на четырех мастеров с индивидуальными тисками.

Для пошивочной мастерской приспособили небольшой засыпной домик, стоявший на берегу лагуны. Правда, все это выглядело убого и не отвечало требованиям и нуждам нового предприятия с громким названием «Увэленский промкомбинат по художественной обработке кости и художественной вышивке», но в решении правительства намечалось крупное строительство производственных помещений, интерната для учеников-косторезов, жилых домов. Стройматериалы должны были завезти на будущий год.

К приезду Владика промкомбинат имел свои отделения в Наукане, Кенискуне и Инчоуне и твердо становился на ноги. Люди охотно шли туда: там были твердые заработки, а деньги уже казались им такой жизненной необходимостью, как мясо и жир. Организовалась пошивочная мастерская в Инчоуне, из далекого Сешана переселились в Увэлен братья Куннукай и Куннутегин, перебралась с острова Имелин семья эскимоса Вальтыргина, освоил резьбу по кости бывший бедняк-чаучу Чотгыткы. Так как рабочих мест не хватало для всех желающих, промкомбинат давал работу на дом. И пожалуй, не было человека на маленьком пятачке Дежневского массива, не принимавшего участия в этом деле.

Даже старый, но еще веселый и жизнерадостный старичок Уратагин, друг Таая, с утра садился в мастерской у китового позвонка и теслом обрубал и отделывал клыки, готовя их для граверов-резчиков. Разминал и выделывал шкуры знаменитый и уважаемый увэленский певец и сказитель слепой Пайме, находилась работа и другим старикам и инвалидам. Даже колхозники, когда не было охоты, работали и сдавали свои изделия в промкомбинат, а среди них были замечательные художники.

Рабочий день отца начинался с шести утра. Отец клал в карман пакетики с пенициллином и обходил всех больных, давая по таблетке. Пенициллин в то время был новым сильнодействующим средством, и отцу с большим трудом удалось его достать в бухте Провидения на судах, приходивших из Америки. В маленькой поселковой больничке не было почти никаких лекарств, и местный фельдшер, сетуя на беспомощность, ограничивался тем, что обходил все яранги, мерил температуру единственным градусником, давал совет не раскрывать пологов и запрещал общение между ярангами. Об эпидемии он сообщил в район, округ, но, видимо, и там было трудно с медикаментами.

Русские, жившие в Увэлене, не болели корью, а грипп легко переносили на ногах, и среди них не было смертельных случаев. Для увэленцев это оказалось бедствием. Не стало веселого и разговорчивого собеседника отца Тэгрынкеу, умер брат Тутыриля председатель сельсовета Амтын. Вымерла полностью семья Сены, сын которого Тынетегин был лучшим музыкантом в школе и на слух мог на гитаре или баяне сыграть мотив любой песни, услышанной хоть раз. Рядом со школой, на месте, где стояла яранга Сены, осталась лишь овальная утоптанная площадка и лежали по краям тяжелые круглые камни, которые оттягивали покрышку. Вот здесь был полог, и Владик вечерами любил засиживаться у Тынетегина, слушать его игру на гитаре, подаренной ему школой.

— К черту такие условия! — с горечью и болью ругался вечерами Глебов. — Менять надо яранги на дома, надо строить настоящую больницу. Высунется из полога, где духота, полуголым — и наутро выносим покойника!

В один из дней Владик съездил на катер, взял банку сгущенного молока, две пачки галет, несколько больших кусков сахара и направился к старичку Айе.

На притоптывание ног в чоттагине — знак, что кто-то пришел. — из полога раздался слабый голос:

— Мэнин? Кто?

— Гым, да я, Влятик!

— Како етти! — раздался в ответ тот же голос.

Владик не стал ждать приглашения, приподнял шкуру и наполовину вполз туда.

В пологе лежали трое: справа сам Айе, рядом с ним металась в жару его жена, а у левой стенки лежала Зимина, племянница Айе. Она тоже была в бреду. Все лицо покрылось большими капельками пота. «Мимле! Мимле! Воды!» — шептала она, облизывая языком сухие, потрескавшиеся губы.