Попутчик - [6]

И при этом показал ей ордерок из гублеса на пять сажень дров. И мягко так говорю:

— Ввиду того, что не сходимся мы характерами с вашей семьей и притом пять сажень дров не фунт изюму, их не возьмешь в карман и в квартиру их зря перевозить резону нету, то объявляю вам, что с этим богатейшим отоплением намерен я переехать на другую, более приветливую и подходящую квартиру.

Глянула моя мадам на меня оторопело, но на этот раз ничего не сказала...

И при всем том наблюдаю я за окружающим населением и жду. И верите ли, никакой, можно сказать, причины не было ждать чего-нибудь путного, а я жду, — вот, словно, нюх у меня, чутье этакое: должно произойти по-моему, должно...

А батюшка-мороз как завинтит, завинтит! У меня даже при щедрой моей топке попрохладней стало. А что же у моих родственничков? День проходит, другой. Морозы крепчают, жители мои притихли, замерли. Только нет-нет, да сам поохивает, стонет. Карежит его, плохо ему.

На четвертый день достал я свой градусник, вывесил его потихонечку на кухню, выждал, пока действовать он начнет. Гляжу: три градуса под нулем.

А немногим погодя ко мне в комнату без стука, без уведомленья — сама Феничка. Восковая, под глазами синева, на меня не глядит, прошла по комнате и тихо говорит:

— Папе очень плохо... И маменька мне рассказала все... Я согласна...

Сказала это и вся, как закаменелая. Я к ней:

— Господи, — говорю, — вот радость-то мне!..

Рассыпался я, размяк. Что тут было со мной, прямо даже совестно рассказывать!..

Ну, после этого живым манером устроился я со свадьбой. Церемоний больших не стал разводить. Обстряпал, что надо было, с попом, порастрес малость свои запасы — и вкусил, можно сказать по-совести, блаженство...

Так-то вот. Что значит судьбу свою уловишь через карточное, хе-хе, распределенье!..

9.

— Всё? — спросили слушатели.

— Как будто всё, — радостно улыбаясь, согласился словоохотливый пассажир.

— Ну, знаете, пресная у вас история, — поморщился самый желчный. — Я думал, вы что-нибудь этакое, с кандебобером, с перчиком заворотите...

Словоохотливый подавился смешком и виновато сказал:

— С перчиком-то оно, конечно, было, да ведь это уж касаемо супружеских, хе-хе, качеств. Оно, знаете ли, неудобно для повествования...

Тогда из соседнего отделения, из за перегородки выполз взлохмоченный, сероглазый, с расстегнутым воротом пестрой рубахи, пролез он в чужую компанию, неучтиво расставил ноги, подбоченился фертом, встряхнул лохмами, оскалил крепкие молодые зубы и давай крыть:

— Ах ты, гнус паршивый! Ты тут целый час про свои гадости размазывал, а теперь про стыд вспомнил? Ты, гадина, девушку, видать, невинную прямо до петли довел, паутиной своей, паук, опутал, да еще хвастаешься!? Собирай свои монатки! Слышь, жива-а!.. Катись колбаской к чертям, куда хочешь, без разговору! Раз-два — и чтоб духу твоего не было!..

Словоохотливый испуганно метнулся от него, но сразу же оправился и зло оскалил зубы:

— Вы какое это имеете право приказание мне отдавать, да еще ругаться?

Но тот, чужой, протянул руку и властно повторил:

— Жива-а! И без всякого разговору!..

Слушатели удивленно взглянули на лохматого, немного сконфузились, однако, оправились и один из них сказал:

— Не понимаю... На каком основании?..

Но серые глаза ярче вспыхнули и яркие красные пятна выступили на лице у лохматого. Тогда оборвалось возмущение у заговорившего и он умолк.

Словоохотливый ненужно застегнул и расстегнул свой пиджак, выправил воротник сатиновой рубашки и затравленно оглядел всех.

— Не понимаю... — забормотал он. — Какие это порядки завелись... У меня плацкарта, я законное право имею на мое место...

Сероглазый освирепел и шагнул к нему. Но из-за перегородки выкатился быстро еще один пассажир, ухватил сероглазого за плечо и весело (а все лицо так и сияет от радости) и ласково сказал:

— Постой-ка, Митрий... Не порти себе здоровья... И к тому же ведь нынче не двадцатый год... Мы все это происшествие моментально уладим. Отстранись-ка, товарищ...

Сероглазый покорно отстранился и пропустил этого нового, веселого товарища своего.

— Ну-с, почтеннейший, — сказал тот словоохотливому рассказчику. Соберите вы аккуратно свой багаж, скликнем мы кондуктора и убирайтесь вы вместе с бабушкой своей в другой вагон... Очень уж от вас дух нехороший по всем отделениям идет...

Говорит так улыбающийся, веселый, а в глазах непреклонность железная, не прошибешь ее.

И кругом тишина. Пассажиры молчат и украдкой разглядывают этих двух, таких решительных, властных, вмешивающихся не в свое, как будто, дело. Разглядывают — но молчат.

Поискал словоохотливый пассажир взглядом сочувствия у окружающих и осмелился:

— Приглашайте кондуктора, начальника поезда. Не пойду!.. Не желаю переходить в другой вагон. У меня плацкарта.

— А? — удивленно округлил свои веселые глаза веселый сосед. И, обернувшись к товарищу, тихонько толкнул его:

— Пройди-ка, Митрий, на свое место... Разговор у меня с гражданином этим будет семейный... Нечего тебе глазами ворочать. Иди!..

И, меняя сразу голос, громко крикнул:

— Товарищ Петров, пожалуй-ка сюда...

Из соседнего отделения вышел на зов этот еще один, третий пассажир.