Понятие права - [25]
Какова эта более сложная практика? Что значит признание такого правила? Здесь следует резюмировать уже сказанное в первой главе. Для ответа нам следует на мгновение оставить в стороне этот специальный случай правовых правил. Чем привычка отличается от правила? В чем состоит различие между ситуацией, когда о группе можно сказать, что она имеет привычку, например ходить в кино по субботним вечерам, и утверждением, что существует правило, предписывающее мужчинам снимать шляпу при входе в церковь? В первой главе мы уже упомянули о некоторых элементах, которые следует принимать во внимание при анализе правил этого типа, теперь нам следует сделать следующий шаг.
Есть один момент сходства между социальными правилами и привычками: в обоих случаях поведение (например, снятие головного убора в церкви) должно быть общим, хотя не обязательно неизменным; это означает, что в определенных случаях большая часть населения поступает именно так в той мере, в какой это предполагается во фразе: «Они, как правило, делают это». Но, хотя и есть это сходство, существуют и три важных отличия.
Во-первых, для того, чтобы группа имела обыкновение поступать определенным образом, достаточно того, чтобы их поведение на самом деле было сходным. Отклонение от этого обычного хода действий может и не быть предметом какой-либо критики. Но подобное сходство или даже идентичность поведения не достаточны для того, чтобы создать правило, такое поведение предписывающее. Там, где существует такое правило, отклонения от него обычно рассматриваются как ошибки и виновное поведение, заслуживающие критики. Угроза таких отклонений встречается с давлением в пользу соответствия правилу, хотя формы критики и давления различаются в различных случаях.
Во-вторых, при наличии подобных правил такая критика не только осуществляется, но отклонения от стандарта поведения, обычно расценивается как хорошее основание для критики. Критика отклонения от правила расценивается в подобном случае как законная и оправданная реакция на него, равно как и требование согласовывать свое поведение с правилом. Более того, за исключением закоренелых нарушителей, подобная критика и требования расцениваются как законные и оправданные или выдвинутые с хорошими основаниями как теми, кто создает эти правила, так и теми, кто должен их выполнять. Какая часть группы должна принимать такое правило и считать его нарушение основанием для критики, а также насколько часто и в течение сколь длительного времени эти люди должны поступать так для того, чтобы оправдать утверждение, что в данном случае группа действительно следует определенному правилу, — это вопрос не простой. Однако он должен занимать нас не более вопроса о том, сколько у человека должно быть волос на голове, чтобы его все еще можно было считать лысым. Мы только должны помнить, что утверждение о том, что группа следует определенному правилу, совместимо с существованием меньшинства, которое не только нарушает это правило, но и отказывается считать его образцом поведения либо для себя, либо и для других.
Третья особенность, отличающая правила от обычаев, имплицитно содержится в том, что уже было сказано, однако она настолько важна и настолько часто игнорируется или не понимается юристами, что на ней следует остановиться подробней. Эту особенность на страницах данной книги мы будем называть внутренним аспектом правил (internal aspect of rules). Когда обычай универсален для всей группы, это выражается лишь в том, что наблюдаемое поведение большей части группы соответствует определенному стереотипу. Для существования обычая ни один из членов группы вовсе не должен думать о нем как всеобщем стереотипе поведения или даже осознавать тот факт, что данное поведение носит универсальный характер. Еще менее он должен испытывать потребность специально обучать ему или поддерживать его. Достаточно того, что каждый фактически поступает так же, как и другие. Напротив, для существования социального правила необходимо, чтобы по крайней мере некоторая часть группы рассматривала соответствующее поведение в качестве общего стандарта, которому должна следовать вся группа как целое. Социальное правило имеет некоторый «внутренний» аспект в дополнение к «внешнему» аспекту, который характерен и для социального обычая и состоит в регулярном и единообразном поведении, которое может зафиксировать наблюдатель.
Этот внутренний аспект может быть проиллюстрирован на примере любой игры. Игроки в шахматы не только имеют обыкновение двигать ферзя одинаково, как это может показаться внешнему наблюдателю, ничего не знающему об отношении игроков к тем ходам, которые они делают. Вдобавок к этому они обладают рефлективным критическим отношением к такому поведению: они считают его стандартом для всех играющих в эту игру. Каждый из игроков не просто двигает ферзя определенным образом, но «имеет взгляды» на такого рода движения как обязательные для всех игроков. Его убеждение может найти выражение в критике по отношению к другому игроку, который отклоняется или может отклониться от правила, а также в признании законности подобной критики и требований соблюдать правила по отношению к себе. Для выражения критики, требований и признания используется различная «нормативная» лексика: «Я (Вы) не должен (должны) двигать ферзя таким образом», «Я (Вы) должен (должны) делать так», «Это правильно», «Это неправильно».
В этой книге, отличающейся прямотой и ясностью изложения, рассматривается применение уголовного права для обеспечения соблюдения моральных норм, в особенности в сфере сексуальной морали. Эта тема вызывает интерес правоведов и философов права с публикации доклада комиссии Вулфендена в 1957 г. Настоящая книга представляет собой полемику с британскими правоведами Джеймсом Фитцджеймсом Стивеном и Патриком Девлином, выступившими с критикой тезиса Джона Стюарта Милля, что «единственная цель, ради которой сила может быть правомерно применена к любому члену цивилизованного общества против его воли, – это предотвращение вреда другим».
Лешек Колаковский (1927-2009) философ, историк философии, занимающийся также философией культуры и религии и историей идеи. Профессор Варшавского университета, уволенный в 1968 г. и принужденный к эмиграции. Преподавал в McGill University в Монреале, в University of California в Беркли, в Йельском университете в Нью-Хевен, в Чикагском университете. С 1970 года живет и работает в Оксфорде. Является членом нескольких европейских и американских академий и лауреатом многочисленных премий (Friedenpreis des Deutschen Buchhandels, Praemium Erasmianum, Jefferson Award, премии Польского ПЕН-клуба, Prix Tocqueville). В книгу вошли его работы литературного характера: цикл эссе на библейские темы "Семнадцать "или"", эссе "О справедливости", "О терпимости" и др.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Что такое событие?» — этот вопрос не так прост, каким кажется. Событие есть то, что «случается», что нельзя спланировать, предсказать, заранее оценить; то, что не укладывается в голову, застает врасплох, сколько ни готовься к нему. Событие является своего рода революцией, разрывающей историю, будь то история страны, история частной жизни или же история смысла. Событие не есть «что-то» определенное, оно не укладывается в категории времени, места, возможности, и тем важнее понять, что же это такое. Тема «события» становится одной из центральных тем в континентальной философии XX–XXI века, века, столь богатого событиями. Книга «Авантюра времени» одного из ведущих современных французских философов-феноменологов Клода Романо — своеобразное введение в его философию, которую сам автор называет «феноменологией события».
В книге, название которой заимствовано у Аристотеля, представлен оригинальный анализ фигуры животного в философской традиции. Животность и феномены, к ней приравненные или с ней соприкасающиеся (такие, например, как бедность или безумие), служат в нашей культуре своего рода двойником или негативной моделью, сравнивая себя с которой человек определяет свою природу и сущность. Перед нами опыт не столько даже философской зоологии, сколько философской антропологии, отличающейся от классических антропологических и по умолчанию антропоцентричных учений тем, что обращается не к центру, в который помещает себя человек, уверенный в собственной исключительности, но к периферии и границам человеческого.
Опубликовано в журнале: «Звезда» 2017, №11 Михаил Эпштейн Эти размышления не претендуют на какую-либо научную строгость. Они субъективны, как и сама мораль, которая есть область не только личного долженствования, но и возмущенной совести. Эти заметки и продиктованы вопрошанием и недоумением по поводу таких казусов, когда морально ясные критерии добра и зла оказываются размытыми или даже перевернутыми.
Эстетика в кризисе. И потому особо нуждается в самопознании. В чем специфика эстетики как науки? В чем причина ее современного кризиса? Какова его предыстория? И какой возможен выход из него? На эти вопросы и пытается ответить данная работа доктора философских наук, профессора И.В.Малышева, ориентированная на специалистов: эстетиков, философов, культурологов.