Понтий Пилат - [6]

Галилеянин как бы осекся. Впрочем, главное он сказал.

Но прокуратор задавал уже новый вопрос:

— Как ты относишься к власти кесаря?

Ответ последовал незамедлительно.

— Всё от Бога, Отца нашего небесного. Богу — Богово, кесарю — кесарево.

Прокуратор повернулся к актуарию.

— Изложи наше мнение, Нумизий Руф.

Актуарий вышел вперёд и прочитал подготовленное решение суда. Заслушав мнение сторон, суд прокуратора пришёл к следующим выводам.

— Римским властям нет дела до нарушения галилеянином порядка в Иерусалимском храме, нет дела и до того, как молиться и понимать каноны веры, а также и до роли левитов и первосвященников в иудейской церкви. Обвинения в том, что подсудимый стремится стать царём иудейским и создать в земле иудейской царство небесное, не имеют в документе юридической доказательности. Установлен факт лояльности галилеянина к власти кесаря. Причины волнений среди населения в Иерусалиме приведены без должного анализа. Если отрешиться от предпасхальных приготовлений, как это удалось члену синедриона Озания, можно сделать предположение о стремлении толп иудеев, направляющихся в Иерусалим, уничтожить военные римские подразделения, находящиеся в городе. Данное дело в том виде, в каком оно представлено в преторию, касается юрисдикции или синедриона, или тетрарха Галилеи Антилы Ирода.

— Хорошо. Срочно составь документ за моей подписью и направь его тетрарху вместе, конечно, с галилеянином к нему на суд. Тетрарх прибыл сегодня утром и остановился в своём дворце в Вифседе. Ну да эти варвары лучше нас знают, где находится их царь.

Прокуратор был доволен. Удалось обосновать и перевести дело к тетрарху, ухищрения синедриона ни к чему не привели. Зря галилеянин имел такой обречённый вид и так серьёзно отнёсся к маленьким недоразумениям — подумаешь, побил посуду в храме. А ещё говорят, что пророки могут предвидеть будущее.

Но непонятная тревога сохранилась в глубине сознания:

— Всё-таки пошли человека к дому тетрарха, — тихо сказал прокуратор, — надо знать, чем всё это кончится. А мы продолжим суд.

Прошло около получаса, когда актуарий, наклонив голову к прокуратору, проговорил:

— Прибыл наш человек, посланный к дворцу тетрарха, и рассказывает о странных событиях. Разговор обвинителя Сарейи с тетрархом наблюдался со стороны, был краток и состоял из нескольких фраз:

«Скажи Каиафе, что я в курсе всех событий и не собираюсь таскать для него лепёшки из раскалённой печи. Пусть сам о себе позаботится. А теперь пошёл вон отсюда». Сарейя покрылся красными пятнами и бросился в канцелярию синедриона, а галилеянина стража повела сюда; скоро они будут здесь.

Хотя Нумизий Руф и кончил докладывать, прокуратор положение головы не менял, а значит, хотел услышать его мнение.

— Думаю, — начал тот, — в преторию будут доставлены более обоснованные с юридической точки зрения документы.

— А если перенести разбор данного дела? Проведём его сразу после праздника.

— Существует порядок, — продолжал Нумизий Руф, — по которому все дела, начатые в предпасхальные дни, должны быть закончены не позднее шести часов вечера: осуждённые — вывезены из города, приговорённые к смертной казни — казнены. По моему мнению, традиции не следует нарушать. Игемон знает, чего можно ожидать от иудейской толпы, да и речь-то идёт о полоумном крамольнике — одним иудеем больше, одним меньше.

— Хорошо, — подумав, сказал прокуратор, — сделаем перерыв, — и направился к высокой двери, искусно сделанной из ливанского кедра и обшитой листовым серебром. Дверь вела в прохладные залы дворца, и Нумизий Руф уже надеялся, пользуясь своим положением, избавиться на некоторое время от невыносимого пекла, уже навалившегося на город. Тихий голос назвал его по имени, и он узнал Иосию из Симона, своего знакомого, служившего в канцелярии синедриона. Оба были ценителями греческой философии и потому доброжелательно относились друг к другу. Иосия заговорил на греческом, и, хотя он свободно владел речью любимых философов, сегодня слова плохо ему подчинялись.

— Уважаемый друг! Сведения, которыми я располагаю, очень хитро доведены до меня и лишь для того, чтобы быть переданными тебе. А сведения — чрезвычайной важности; намерения некоторых лиц кажутся просто невероятными. Я являюсь орудием в чужих руках, но вынужден участвовать в заговоре синедриона: что-то серьёзное поставлено на кон; исключается желание просто попугать. Сказанное будет касаться твоего начальника Понтия Пилата.

Нумизий Руф вспомнил скрытую тревогу прокуратора во время суда над галилеянином и спросил:

— Дело связано с галилеянином?

— Да!

— Сказанное здесь может иметь серьёзные последствия, и я прошу тебя, Иосия, пересказать мне всё, что ты знаешь.

— Как я понимаю, план исходит от Каиафы и Анны, его тестя, а эти два первосвященника настолько влиятельны в синедрионе, что очень немногие имеют смелость с ними не соглашаться. Повторяю, я не знаю причин, да, по-моему, их не знает никто. Ясно одно: галилеянин должен умереть. Сейчас обвинитель Сарейя вернётся с более серьёзными документами, ведущими беднягу галилеянина прямо на крест. Но, зная характер прокуратора и его упрямство, а также юридическую уязвимость некоторых положений документа, решено любыми средствами заставить прокуратора утвердить смертный приговор. Для такой цели выбрана матрона Клавдия. Да, да! Супруга прокуратора. Вчера она выходила в город без служанки, и хотя лицо её было закрыто, кто в Иерусалиме ошибётся. Будет распущен слух о преступной связи галилеянина и матроны Клавдии, а поскольку её видели в городе, слухи падут на подготовленную почву. Какое дело водоносу, что она шла в противоположную сторону от места жительства галилеянина; для него важно, что она была в городе. Ночной сторож Менахем видел, как матрона Клавдия с высоты Антониевой башни, расположенной рядом с храмом, подавала кому-то знаки, и готов принести клятву на священном писании. Таких найдется сколько нужно. Слух будет обрастать всё новыми подробностями, поддерживаться постоянно. Конечно, он дойдёт до наместника Сирии Помпония Флакка. Будет сделано всё, чтобы ложь достигла слуха самого императора Тиберия. Карьера Понтия Пилата будет решена в три месяца. Его вынуждены будут забрать из Иудеи и скорее всего отправят в отставку. С такой репутацией римляне не смогут перевести его в другое место. Да! Почему-то вопрос жизни и смерти галилеянина очень важен для Каиафы. Хотелось бы знать, почему. Первосвященник Каиафа не тот человек, который может запустить механизм давления, не взвесив вопрос до конца.