Понимание абстрактного и конкретного в диалектике и формальной логике - [4]

С этим связана и сильная номиналистическая струя в философии XVI–XVIII вв. Любое понятие — за исключением математических — толкуется просто как искусственно изобретенный знак, как имя, служащее для удобства запоминания, для упорядочивания многообразных данных опыта, для общения с другим человеком и т. д.

Субъективные идеалисты этой эпохи Дж. Беркли и Д. Юм прямо сводят понятие к имени, к названию, к условному знаку-символу, за которым нелепо искать какого-либо иного содержания, кроме известного сходства рядов чувственных впечатлений, кроме «общего в опыте». Эта тенденция особенно прочно укоренилась на английской почве и доживает ныне свои дни в виде неопозитивистских концепций.

Слабость такого подхода, в законченной форме характерного для субъективного идеализма, была свойственна и многим материалистам той эпохи. В этом отношении характерны исследования Дж. Локка. Не чужды они и Т. Гоббсу, и К.А. Гельвецию. Здесь она присутствует как тенденция, притупляющая их материалистическую основную позицию.

В доведенной до конца форме такой взгляд приводил к тому, что логические категории растворяются в психологических и даже в лингвистически-грамматических категориях. Так, согласно Гельвецию, метод абстракции прямо определяется как способ, облегчающий «запоминание наибольшего количества предметов»[9]. В «неправильном употреблении имен» Гельвеций усматривает одну из самых важных причин заблуждения. Аналогично мыслит Гоббс:

«Подобно тому, как люди обязаны всем своим истинным познанием правильному пониманию словесных выражений, так и основание всех их заблуждений кроется в неправильном понимании последних»[10].

В итоге если рациональное познание внешнего мира сводится к чисто количественной, математической обработке данных, а в остальном — лишь к упорядочиванию и словесной фиксации чувственных образов, то, естественно, место логики занимает, с одной стороны, математика, а с другой — наука о правилах сочетания и разделения терминов и высказываний, «о правильном употреблении созданных нами самими слов», как определяет задачу логики Гоббс[11].

Это номиналистическое сведé ние понятия к слову, к термину, а мышления — к способности «правильного употребления созданных нами самими слов» ставило под удар самый материалистический принцип. Уже Локк, классик и родоначальник такого взгляда, убеждается, что понятие субстанции невозможно ни объяснить, ни оправдать в качестве просто «общего в опыте», в качестве предельно широкой «универсалии», абстракции от единичных вещей. И Беркли совсем не случайно бьет в эту брешь, поворачивая локковскую теорию образования понятий против материализма, против самого понятия субстанции. Он объявляет ее просто бессодержательным именем. Юм, продолжая его анализ основных понятий философии, доказывает, что и объективность такого понятия, как причинность, нельзя ни доказать, ни проверить ссылкой на то, что оно выражает «общее в опыте». Ибо абстракция от чувственно-данных единичных предметов и явлений, от конкретного с одинаковым успехом может выражать одинаковость психофизиологической структуры субъекта, воспринимающего вещи, а вовсе не одинаковость самих вещей.

Узко-эмпирическая теория понятия, сводящая понятие к простой абстракции от единичных явлений и восприятий, фиксировала лишь психологическую поверхность процесса рационального познания. На этой поверхности мышление действительно предстает как процесс отвлечения «одинакового» от единичных вещей, как процесс воспарения ко все более и более широким и универсальным абстракциям. Однако такая теория с одинаковым успехом может служить прямо противоположным философским концепциям, так как оставляет в тени самый важный пункт — вопрос об объективной истинности всеобщих понятий.

Последовательные материалисты прекрасно понимали слабость номиналистического взгляда на понятие, его полную неспособность противостоять идеалистическим спекуляциям и заблуждениям. Спиноза неоднократно подчеркивает, что понятие субстанции, выражающее «начало Природы», «не может быть ни конципировано абстрактно или универсально (abstracte sive universaliter), ни быть более широко взято в интеллекте, чем оно есть на самом деле…»[12]

Через весь трактат Спинозы красной нитью проходит мысль, что простые «универсалии», простые отвлечения от чувственно-данного многообразия, зафиксированные в именах, и терминах, представляют собой лишь форму смутного, имагинативного познания. Подлинно научные, «истинные идеи» таким путем не возникают. Процесс установления «сходств, различий и противоположности вещей» — это, по Спинозе, путь «беспорядочного опыта», никак не управляемый разумом. «Помимо того, что он весьма недостоверен и не закончен, через его посредство к тому же, никем и никогда, не перципируется в естественных вещах ничего, кроме случайных признаков (praeter accidentia), которые не могут быть ясно поняты, если им не предшествовало познание сущностей»[13].

«Беспорядочный опыт», образующий универсалии, во-первых, никогда не закончен. Таким образом, любой новый встречный факт может опрокинуть абстракцию. Во-вторых, он не заключает в себе никакой гарантии на тот счет, что в универсалии выражена действительно истинная всеобщая форма вещей, а не просто субъективная фикция.