Пони Педро - [26]
«Жена, жена, жена!»
Вскоре явилась его жена, и они полетели вместе над морем зеленых верхушек.
Весной радость бытия бурлит во всех существах. Многие люди пишут стихи. В этих стихах есть все: и плывущие по небу облака, и тиховейные ветры, и плачущие сердца. Зимой эти стихи выбрасывают. Лишь тот, кто и зимой умеет запечатлеть в словах весеннюю радость бытия и зрелость лета, кто слышит, как на замерзших ветвях благоухают цветы, становится настоящим поэтом.
Мы перевоспитали избалованную кобылку. Она отучилась от своих капризов. Садовый выгон — не прерия и не степь, где Стелле пришлось бы копытами и зубами защищать свое право на существование. Она вошла в содружество наших домашних животных. «Никто тебе не угрожает, но и ты никому не угрожай! Будь смирной и послушной!»
Педро помчался по выгону. Я надел на него красивый белый недоуздок. Чтобы выбелить недоуздок, я взял у жены краску для ее летних туфель.
Ворона на лесной опушке оглашала луга своим громким криком:
«Ищи! Ищи!»
Педро остановился и поднял голову. Его черные как уголь глаза влажно блестели, грива развевалась на ветру. Вот он опять передо мной: лесной бог моего детства!
Мы привели на выгон кобылку. Ее легко можно было принять за сестру Педро. Оба темно-рыжие, оба одинакового роста. Педро рысью подбежал к Стелле. Он так изящно и чинно переступал ногами, будто им управлял цирковой наездник. От животного нельзя добиться того, что не заложено в нем от природы, подумалось мне. Искусный наездник, действуя шенкелями, шпорами и хлыстом, заставляет лошадь показывать на манеже свое искусство. Он принуждает животное, хотя, может быть, и дружески. Зато перед кобылкой Педро двигался с непринужденным изяществом.
Стелла стояла, полная недоверия. Пони потерлись носами. Приветствие.
Началась игра. Стелла то и дело останавливалась и разрешала Педро догнать ее. Педро что-то шептал ей на ухо, и его шепот походил на глухие раскаты грома. Он осторожно ухватил зубами шерсть Стеллы и слегка потянул. Игра началась снова.
Над цветущим лугом порхали две большие бабочки-длиннохвостки. Вдруг они отвесно взлетели ввысь и исчезли в солнечном сиянии. Но не успел я снова взглянуть на луг, на желтые глазки маргариток, как длиннохвостки упали в голубые незабудки прямо у моих ног. Никакая земная тварь не может жить одним только небом. Разве небо прокормит детей длиннохвосток, красивых полосатых гусениц? Им нужна земная морковная зелень.
Педро и Стелла стояли в самом отдаленном уголке выгона. Жеребец все шептал и шептал ей что-то. Быть может, он пел песню. У каждого существа своя песня любви. Но у человека она самая прекрасная.
Вечером Педро и Стелла, взлохмаченные майским ветром, пришли с выгона. Мы поставили растрепок вместе, в одном стойле. Там царили мир и согласие. Впервые Педро победил свою прожорливость, и Стелла могла есть из его кормушки. Благая сила любви преобразила его нрав.
Во дворе, в маленькой камышовой беседке, зазвучала мандолина. Я пел вместе со всеми. Педро и Стелла тихо позвякивали цепями в конюшне.
