Пони Педро - [22]

Встречали ли вы хоть раз в жизни учителя езды на велосипеде? Мой пятилетний сынишка Илья возился с маминым велосипедом. Он хотел научиться ездить. Будь я учителем вроде того, который обучал меня верховой езде, я непременно сказал бы:

— Сиди на велосипеде прямо, Илья! Если будешь падать направо, поворачивай руль налево! Что ты делаешь?! На педаль полагается нажимать самыми кончиками пальцев! Опять ты держишь руку слишком далеко от звонка!

Научился бы тогда Илья ездить? Вряд ли. Однако многие уверены, что верховой езде обучаются именно так: «Сидите прямо! Наездники так не сидят! А ноги? Как вы опять держите ноги? Поставьте их прямо, сказано вам! Кулаки выверните наружу, больше, еще больше! Передвиньтесь ближе к холке!»

И вот до сих пор у нас не обучают верховой езде, а муштруют. Как-то мне попалось в руки одно из новейших руководств по этой части; его составляли ни много ни мало — пять авторов, однако целые разделы этой брошюры списаны из прусских кавалерийских уставов. Свою косность авторы выдают уже в самом начале, когда говорят о том, каким должен быть костюм наездника. От одних этих наставлений у новичка пропадает всякая уверенность в себе. Ну, разве можно ездить верхом, если у тебя нет настоящих кавалерийских штанов! Книжка эта насквозь пропитана кастовым духом пруссачества.

Зато в одной тоненькой советской брошюрке для юных кавалеристов к делу подходят проще: здесь с самого начала предполагается, что будущий наездник — это прежде всего любитель и знаток лошади, а если нет, то пусть постарается стать таковым. Ни слова об особом костюме для верховой езды и прочих отпугивающих фетишах кавалерийской касты. Езди в своей обычной одежде, а там видно будет, какой из тебя наездник!

Илья научился ездить на велосипеде без указаний «учителя». Он садился на велосипед, падал, снова садился, безотчетно поворачивал руль вправо, когда велосипед наклонялся влево, — и вскоре стал заправским велосипедистом. Никто не учил его, как надо ездить по узким лесным дорогам, однако он по ним ездит. Никто не учил его вести велосипед по зыбким песчаным местам, однако он и это умеет. Никто не учил его ездить, правя одной рукой, однако он привез домой по ухабистым лесным дорогам створку окна из починки, и все стекла остались целы.

Теперь Илья точно так же обучается верховой езде. Я подсаживаю его на пони. Пони идет шагом. Илья держится на его спине молодцом. Вдруг Педро подпрыгивает. Илья летит на землю. Он едва сдерживает слезы. Отчего он плачет — от боли или от злости на самого себя, на свою неумелость? Трудно сказать.

— Наездники не плачут, Илья.

— Да, папа, наездники не плачут.

Я снова подсаживаю Илью на пони. Проходит два дня, и он уже не падает, даже когда едет рысью. Он приспособился к лошадиным повадкам. Теперь он удержится в седле, если даже Педро вздумает порезвиться.

Скоро я положу Илье в рюкзак десяток сырых яиц и попрошу его:

«Вот, отвези их бабушке в город и купи мне десяток сигар!»

Если он довезет яйца целыми и вернется, не сломав ни одной сигары, тогда я скажу:

«Вот теперь ты настоящий наездник».

Ездить верхом — это не значит сидеть на лошади прямо, как палка, а делать полезные дела с помощью четырех конских ног.

Я всегда помню об этом, когда езжу верхом на Педро по болотам и лесам. Я направляю его в чащобы, через просеки и по узким тропкам — туда, куда мне надо. Если бы я сидел прямо, низко свисающие ветви в лесной чаще исцарапали бы мне лицо. Если бы я вздумал элегантным прыжком, по всем правилам, перескочить через ров с рыхлыми краями, я увяз бы в трясине. Порой я даже совсем отпускаю поводья. Мои руки не сжаты в кулаки, как велит устав, и не покоятся у холки лошади. Они заняты делом. Они срезают ветви и сучья и набрасывают на ходу настил для Педро. Таким образом я подбираюсь к ручьям, где живут кабаны со своими детенышами. Никогда еще мне не приходилось видеть так близко этих забавных полосатых зверьков. А однажды, отпустив поводья и дав Педро свободно щипать травку, я подкрался совсем близко к козуле, которая тоже паслась невдалеке. Она, наверное, приняла нас за олениху. Так, благодаря Педро лесные звери хоть немножечко считают меня своим и я ближе узнаю их. С новыми впечатлениями и радостями возвращаюсь я домой.

ИЗБАЛОВАННАЯ БАРЫШНЯ

Скворчиха стала скрытной и осторожной: она снесла свое первое яйцо. Улетая в луга за червяками, она все оглядывается на скворечник: там ли еще яичко?

На вишне мы повесили домик для синиц. В нем тоже лежали яйца величиной с горошину. Весна была повсюду. Одинокое сердце не могло с ней справиться.

Упоенный весной, Педро ходил теперь только на двух ногах. Казалось, он мечтал о крыльях. Он так бы и взвился ввысь, подобно Пегасу, коню поэтов.

На письменном столе у меня лежало письмо — меня извещали, что скоро к нам прибудет погостить маленькая кобылка-пони, «изящное, благородное, грациозное животное». Ниже была приписка: «Наша Стелла немного избалована. Она у нас, знаете ли, любимица всего дома».

Эта приписка мне не понравилась. Избалована? Что это значит? Через неделю у крыльца остановился большой грузовик. В кузове, по самое брюхо в соломе, стояла, играя ушами, наша барышня. Издали казалось, что кобылка вороная. Но, присмотревшись, можно было разглядеть у нее на голове, на спине и на боках белые волоски. Через несколько лет кобылка станет сивой. Пожалуй, без объяснения тут не обойтись. Дело в том, что лошади редко рождаются сивыми. Большинство сивок от рождения совсем другой масти. Лишь постепенно они «сивеют», становятся темно-сивыми, сиво-чалыми, сиво-голубыми. Многие белеют окончательно только к десяти годам.