Понедельник — пятница - [88]

— Почему не работаете?

У Ткачева были веселые глаза. Рядом с ним стоял другой офицер — пограничник, майор; Галя поздоровалась и с ним.

— Да вот, бригадир не допускает. Нет доверия.

— Знаю, — кивнул Ткачев. — И на проводы уже приглашен. Думаете, Володькой? Ничего подобного — Зосимом Степанычем. А майор нам рыбки наловит. Как, наловишь? — повернулся он к майору.

Тот сердито проворчал:

— Брось ты, честное слово.

Ткачев был весел, а майор хмур; хмуро он глядел на «Джульетту», и по его лицу шли красные пятна. Волнуется, что ли? Ткачев кивнул Гале: «Нам пора», и часовой у трапа вытянулся, когда офицеры подошли к нему.

Что сказал им часовой, Галя не слышала…

…Ткачев сам настроил себя на спокойный лад и был доволен, что смог даже шутить, разговаривать о посторонних вещах, подтрунивать над товарищем. Субботин, конечно, отличный контролер, но ему всегда не хватает спокойствия. Совсем размотал нервы. А это плохо — в таком состоянии нетрудно и упустить что-то из виду.

Помощник капитана был на палубе.

Когда контролеры поднялись, он поднес руку к козырьку своей огромной фуражки и улыбнулся Ткачеву, как старому знакомому. Он должен извиниться, что не может проводить господ офицеров к капитану: погрузка еще не закончена. Ткачев глядел на него в упор. Нет, тот не волновался: сплошная любезность — и только.

К капитану их проводил вахтенный. Ткачев поздоровался первым: как-никак, а они уже были знакомы. И опять улыбка: «О, господа офицеры, прошу. Может быть, по доброй рюмке на прощание?» Ткачев и Субботин словно не расслышали этого приглашения.

— Погрузка кончается, господин капитан, — сказал Субботин. — Мы хотели бы еще раз просмотреть судовые документы.

— Пожалуйста.

Обычно в случаях осмотра контролер просит капитана развести команду по каютам. Офицер остается в салоне, осмотр ведут солдаты и сержанты, приносят паспорта, и контролер сверяет их по крулисту. Здесь был не обычный случай. Вся команда на борту, и сверка паспортов с крулистом — пустая формальность. Субботин, не поднимая глаз от бумаг, спросил:

— Господин капитан, соответствует ли ваша декларация грузу, находящемуся на судне?

Это было договорено заранее: Субботин спрашивает, Ткачев смотрит — какая реакция. Капитан удивленно приподнял кустики-бровки. Да, конечно. Здесь же все сказано: груз для Латинской Америки — шерстеобрабатывающие станки, консервная жесть.

— Это все, господин капитан? — Ткачев видел: капитан играет удивленного, и ему сразу стало легко. — Я задаю этот вопрос не случайно.

Капитан улыбнулся и махнул рукой. Ну, как он мог забыть! Впрочем, это такая ерунда, что он даже не внес ее в декларацию. Какая-то амуниция, сущий пустяк, сейчас он впишет это в декларацию и просит извинить его — склероз, должно быть.

Ткачев быстро поглядел на Субботина. Тот все не поднимал глаз; казалось, он даже не слышал, о чем говорил капитан.

Тот поспешно (слишком поспешно, подумал Ткачев) взял шариковую ручку и вписал в декларацию одно слово: «Ammunition».

— Спасибо, — сказал Ткачев. — Нам хотелось бы взглянуть на эту амуницию.

— Но, господа…

Капитан начал бледнеть. Субботин резко поднялся.

— Видите ли, господин капитан, — сказал он. — По-русски «амуниция» — это гимнастерки, ремни, сапоги, шинели. Мы с вами говорим по-английски. А по-английски «амуниция» — еще и оружие.

— Это просто амуниция, господа, — тихо сказал капитан. Он уже все понимал — и то, что придется вскрыть передний трюм и показать эту просто амуницию двум строгим офицерам.

— Прошу вас, господин капитан…

Все происходило быстро. Поднявшись на палубу, Ткачев и Субботин заметили: капитан успел что-то сказать помощнику, и у того глаза стали стеклянными. Двое матросов отдраили форпик; первым спустился Ткачев.

Ящики, похожие на гробы, лежали сверху. Те же самые матросы отбили верхние доски. Ткачев снял промасленную холстину — тускло блеснули стволы винтовок. Вот и все. Он вздохнул и сказал Субботину:

— Понимаешь?

Винтовки были наши, советские, полуавтоматические, снятые с вооружения еще перед Великой Отечественной войной. Ткачев помнил их потому, что на плакатах тех времен наши солдаты были нарисованы с этими винтовками.

Потом они стояли в стороне, а бригада Байкова начала выгружать ящики на берег. Вдруг кто-то пронзительно закричал — Ткачев обернулся. На палубе корчился, держась за живот, парень-грузчик, а кричала женщина. Ткачев не успел двинуться, как женщина вцепилась в руку помощника, словно пытаясь ему помешать ударить еще раз.

— Это он ударил… это он!

Ткачев успел только подумать: «Откуда она здесь? Ах да, она — тальман…» Через секунду он стоял перед помощником.

— Вы ударили докера?

Парень все корчился, хрипел, и Ткачев нагнулся к нему.

— Он меня… мазал… деньги обещал… чтобы я… стрелу…

Тальманша, та самая, которую подозревали в скупке барахла, держала руку помощника, а он ухмылялся. Он знал, что ничем не рискует. Ну, будет заявлено в Инфлот, и оп лишится права заходить в советские порты, вот и все.

Ткачев помог парню подняться и только тогда увидел, что они — и этот парень, и тальманша, и он сам, и помощник — стоят в плотном кольце грузчиков. Парень шатался и тяжело дышал: должно быть, удар пришелся в солнечное сплетение. Знает, куда бить, сукин сын!