Понедельник — пятница - [32]

— Ты только подумай! — сказал он Байкову. — Ты только представь, эта вот женщина мне плешь проела. О перевороте мечтает — а ей бы в кино сниматься.

И вдруг, церемонно наклонившись, поцеловал Гале руку.

Она смутилась, вспыхнула, не догадываясь даже, как на самом деле хороша сейчас в этом зеленом платье со своими рыжими волосами. Байков пришел на выручку.

— Ишь ты, елка-палка, — сказал он. — Чего интеллигенция-то умеет, а? Старый черт, а разглядел… Вот и посажу вас рядом.

Были и незнакомые. Какой-то наголо бритый немолодой мужчина обнял Байкова, да так они и замерли. А потом оба враз полезли за платками и отворачивались от остальных, чтобы никто не заметил слез. А все заметили.

— Это кто? — тихо спросила Галя у Дмитрия Ивановича.

— Друг его, еще с войны. Наш лоцман. Недавно из Египта вернулся.

Глядя на него, трудно было удержаться от улыбки. Она сразу поняла, на кого похож этот лоцман. В магазинах продавались игрушки — резиновые физиономии. Надо было продеть сзади три пальца, и физиономия начинала потешно шевелиться: нос сворачивался набок, сходились и раздвигались брови, поднимались и опускались уголки большого рта. Вот точно такая же физиономия была у лоцмана. И еще потому, что она была необыкновенно добродушной, лоцман понравился Гале сразу.

Пришел немолодой бородач и долго разворачивал какой-то плоский пакет. Оказалось, бородач — художник, а в пакете — портрет Байкова. Все толпились возле портрета, поставленного на стул, кто-то сказал:

— Похож. Только почему у вас чайки розовые?

Бородач улыбнулся и спросил в свой черед:

— А вы разве никогда не видели, что на рассвете чайки розовые?

Галя видела. В порту на рассвете были розовыми чайки, мачты, краны, крыши — все, что выше воды…

Дядя Зосим был изображен в робе и защитном шлеме, с сигареткой в руке, а сзади — голубое небо и розовые чайки. Больше ничего. Хороший подарок. А Галя и не знала, что бригадира рисовал художник.

Уже собрались все, пора было за стол, когда раздался еще один звонок. Наверно, принесли очередную телеграмму. Байков пошел открывать, и из прихожей донеслось:

— Илюшка? Ну, удружил, елка-палка! Откуда ты свалился?

— Да прямо с Одессы.

Байков так и сиял, так и цвел! Вот это да! Илюшка Чернобай, бригадир из Одесского порта, — надо же! В прошлом году Байков ездил в Одессу поглядеть, как работают тамошние докеры, подружился с ребятами — и вот пожалуйста! Откуда только узнали про его пятидесятилетие? А подарок — шлем с подписями всей бригады, в которой он был, и еще модель портального крана. Ну молодчага, ну друг! За стол, за стол! Вот сюда, на самое почетное место!

Когда садились за стол, Байков забыл о своем обещании посадить рядом с Галей Дмитрия Ивановича, и рядом оказался лоцман, которого Байков называл лишь по отчеству — Митрич. Наливали по первой вино и водку, но, к удивлению всех, Байков вышел и, вернувшись, поставил перед Митричем запотевшую бутылку молока. Среди других бутылок она выглядела смешно и нелепо.

— Ну-у, — протянул кто-то. — За юбиляра-то — и молоко!

У Митрича заморгали и сделались маслеными глазки.

— Вот именно, — подтвердил он. — Самое здоровье! Ничего вы, братцы мои, не понимаете. Это ведь прообраз будущих торжеств, поверьте мне. Наши внуки, собираясь вместе, уже не будут хлестать винище — они будут умнее нас. Впрочем, вы еще не доросли до меня, юноши. Валяйте отравляйтесь. Вам, сударыня, конечно, тоже вина?

— К сожалению, — вздохнула Галя. — Может, дорасту…

Конечно, полагалось бы встать кому-нибудь из гостей и поднять первый тост — за Байкова, за его пятьдесят прошедших и столько же будущих. Он не стал ждать. Поднялся и, как на собрании, постучал о графин, требуя тишины.

— Непорядок, — мотнул головой Митрич. — Не тебе слово.

— Мне, — упрямо сказал Байков. — Я редко выступаю, елка-палка, а сейчас мой день. Так вот о чем я думаю. Прожил я полвека. Много это или мало? Вот — девушки в автобусе мне уже место уступают. Значит, много. А ежели с кем из молодых один на один силой померяться? Попыхтят еще молодые…

Он перевел дыхание и снова стал строгим, даже, пожалуй, торжественно-суровым. Свою рюмку он отставил далеко в сторону, будто она ему мешала.

— Но речь не о том. А о том, что человек, когда ему стукает пятьдесят, назад смотрит и приценивается к самому себе. Я тоже приценился, елка-палка. Как был рабочим, таким и остался. Может, не повезло? Нет, повезло, еще как повезло! Вот и хочу выпить по первому разу за тех, кому в жизни больше всех повезло. За рабочих, за наш класс!

Все встали — минута была действительно торжественной. И только потом, после Байков, сам растроганный этой торжественностью, махнул рукой: ну вот, теперь можете про меня…

Галя жалела, что ей некогда слушать, о чем говорят за столом. Она помогала носить из кухни закуски, убирала одни тарелки, ставила другие. Ребята собрались вокруг Митрича, и она услышала, как тот поддразнивает хозяина:

— А хочешь, расскажу по правде, как ты женился?

— Ну тебя, старый, елка-палка…

— Ей-ей, расскажу…

Ребята наседали: давайте, Митрич! Он крутил головой от удовольствия, его так и распирало рассказать. Галя осталась. Ей тоже было интересно. Все равно пока никто ничего не ест.