Секретарша тоже нагнулась, прильнула к скважине. Опершись локтем о край большого письменного стола, уткнув в кулаки лицо, растрёпанная, измученная, Юлька действительно спала и даже причмокивала во сне губами.
— Давай и второго поглядим, — надумала секретарша. — Вдруг тоже наш, изюмовский?
Обе опять присели у замочной скважины в комнату машинистки. К великому удивлению секретарши, обнаружить второго преступника на месте не удалось. Отперли дверь: комната была пуста, а ветер, залетая в распахнутое окно, шевелил бумагу на столе да следы босых ног темнели на подоконнике. Шурец, не будь дурак, открыл окно и удрал.
— Пожалуй, Лукьяненко известить всё-таки надо, — решила, подумав, секретарша. — Может, неспроста опаздывает Пётр Фёдорович твой! Может, ищут они её дома, девчонку-то!
— Ну дела!.. Ох, дела! — взволнованно повторила Таня, прислушиваясь. — Стойте. Никак, сам Пётр Фёдорович едет?
В контору, быстро приближаясь, ворвался треск мотоцикла. Застучали по коридору шаги, показался Пётр. Он был пропылившийся, лохматый, хмурый. Без своих выпуклых очков, без кепки, хотя поднявшееся солнце уже грело вовсю.
Теперь перенесёмся в кабинет начальника и послушаем ушами Юльки, проснувшейся от знакомого треска мотоцикла, что говорили Пётр, секретарша и Таня-лаборантка.
Юлька открыла глаза. Тупо, недоумевающе уставилась на висевшие против стола начальника графики: красный — хвостом вверх (пополнение водохранилища весенними водами) и чёрный — хвостом вниз (засуха). Поглядела бессмысленно на шкаф, заваленный чертежами, на стол — в пятнах клея и чернил, на себя — в халате, босоногую.
Взволнованный голос Петра заставил вспомнить всё, вскочить и забиться в угол за шкаф. Пётр говорил:
— Беда у нас дома, потому и опоздал. Сестрёнка пропала! Таня, заскочил сказать: ты дежурь, а я в райцентр слетаю, участковому заявить. В городе на вокзале уже заявил…
Таня-лаборантка (ехидно). Куда же она у вас пропала? И по какому, интересуюсь, случаю? Сбежала или как?
Пётр (смущённо). Лишку я её вчера поругал. Девчонка бедовая, балованная, одна у отца с матерью — вот в чём причина. Бабушка ночью шум услыхала, вышла к воротам — она от дома тикает. А Шурка, братишка мой, сюда не прибегал?
Секретарша (ахнув). Второй-то, значит, кого сторож привёл, Шурка ваш?
Таня-лаборантка (ехидно). И чем же это вы?
Пётр Фёдорович, вежливый такой, мягкий, сестричку московскую спугнули?
Пётр. Обозвал, понимаешь, за дело.
Таня. Помпой, что ли? Братишка плёл, её в Изюмовке пацаны так кличут.
Пётр. Хуже. Маманя с батей по деревне бегают, Галка в горы подалась искать.
Секретарша и Таня. А мы вам сейчас, Пётр Фёдорович, чего покажем. Угадайте!
Пётр. Некогда мне в угадки играть, поехал я…
Таня и секретарша. Да здесь она, здесь! У главного в кабинете сидит! На замке…
Пётр. Что-о?
Таня и секретарша. То, что слышите. Спит ваша сестрёнка. Сторож их с Шуркой застукал. Аж у водосбора!
Пётр. Ох непутёвые…
Звякнул в замке ключ. Юлька в углу вдавилась в стену. Щель прорезалась в двери, увеличилась. Удивлённый голос Тани-лаборантки протянул:
— Ай, и эта куда-то делась!.. — И трое ввалились в кабинет.
Не стоит рассказывать, что там произошло дальше. Довольно скоро по шоссе к Изюмовке уже мчался голубой мотоцикл. На переднем сиденье за рулём сидел Пётр. На заднем, вцепившись в брата обеими руками, — Юлька с грязным, зарёванным лицом. Полы её халата, отлетая в сторону, бились и хлопали по ветру, как маленькие цветные паруса.
А в это же самое время где-то задами огородов, опережая мотоцикл брата с найденной беглянкой, спешил и пробирался к дому босоногий хитрюга Шурец.
Стучит-гудит на усадьбе Лукьяненок побуревшая от зноя земля. Отчего стучит, почему гудит?
Да всё потому, что работают на ней две помпы! Маленькая в глубине колодца-скважины, умница пом-почка, отважно и старательно качающая из-под земли драгоценную влагу, и Юлька-Помпа, злополучная её командирша.
Впрочем, такая ли уж злополучная? Правда, что не бывает худа без добра. По-настоящему страшно лишь то, что непоправимо. А Юлькину вину исправить было можно, можно! Она это знала твёрдо. Ей даже легко стало опять на сердце, и нос чуть задрался к небу, и «редькин хвост».
С Петром они в то утро поговорили в кабинете начальника коротко и ясно. Потом, дома, протянул он ей просто руку, возвращаясь работать на водохранилище, и уехал. А вот от тёти Дуси с дядей Федей попало, разумеется, так, что держись! Дядя Федя гремел на весь дом. Хорошо, что не во дворе. Тётя Дуся беспощадно, несмотря на осунувшееся за ночь Юлькино лицо, заявила:
— Либо наши порядки уважишь, что о людях, как о себе, думать надо, либо вот тебе бог, как в старину говорили, а вот порог. И если ещё хоть раз самовольно от дому отлучишься, сейчас даю Тоне телеграмму — пусть забирает! Некогда нам с тобой, матушка, цацкаться!..
«Матушка» умоляюще пролепетала:
— Не давайте телеграммы, тётя Дуся, я больше не буду! И все ваши порядки уважу…
Хорошо ещё, тётка не знала, что совсем не купаться бегала она ночью на водохранилище!
— Насчёт же другого, сама чуешь, насчёт чего — как без спроса жильцов приваживать, — туманно и пугающе пригрозила тётя Дуся, — мы с тобой ещё вечерком потолкуем! И так на виноградник по твоей милости опоздала.
