Поморы - [206]

— Тесноваты? — посочувствовала мать.

— Да нет, покрой такой. Надо, чтобы в обтяжку, — ответила дочь.

— Да ты застегни молнию-то! — посоветовал отец. — Тогда и увидишь, что они совсем тебе не подходят.

Светлана с усилием потянула замок-молнию. Он застегнулся только до половины. В поясе брюки оказались непомерно узкими.

— Вот видите! — возмущался отец. — Что я вам говорил?

Брюки пришлось вернуть их владельцу. Впрочем, их у него тотчас же купили: нашлась тощая девица среди сверстниц Светланы.

3

По ночам, когда в летней половине остывала печь и в комнатах становилось холодно, Фекла просыпалась и молча лежала, глядя в темноту горницы. Натянув теплое одеяло до подбородка, она прислушивалась к ночным звукам и шорохам. На стене размеренно стучали маятником большие, без боя часы, купленные недавно Леонидом Ивановичем. У соседей в хлеву тоненько мемекал теленок, видимо будил матку, чтобы присосаться к теплому коровьему вымени. За окнами на столбах гудели телеграфные провода — к перемене погоды. В последние ночи народилась луна, и от нее в горенку через замерзшее оконце тянулись снопы холодного голубого света. Они высвечивали пол со старинными домоткаными половиками.

Прежде Фекла ночами спала крепко, а теперь с ней происходило что-то непонятное: хоть глаза сшивай, не спится и все тут. Она лежала спокойно, не ворочаясь, боясь потревожить супруга, который с головой упрятался под одеяло.

Надо бы спать в зимовке. Там теплее, — подумала Фекла. — Но там Вавила…

Одной из причин беспокойства и был, наверное, он, старый ее хозяин. Нельзя сказать, чтобы Вавила пришелся им в тягость, нет. Просто она опасалась, как бы он в одночасье не отдал богу душу, — уж очень стар. К тому же Вавила попростыл, ошкуривая у вольеров тюленят и целую неделю кашлял и жаловался на головные боли. Фекла еле отпоила его чаем с сушеной малиной.

Лежа молча, боясь пошелохнуться, она вспоминала прежние годы, когда, бывало, Вавила — молодой, здоровый, сильный — хозяином ходил по селу, ведя торговые и промысловые дела. Жил хоть и не всегда в ладах с приглядной и капризной Меланьей, но вполне благополучно. Вспомнилось, как в тридцатом году ночью он заявился к Фекле, тогда еще совсем юной. Признался ей в любви, обещал взять замуж, разведясь с женой… Пустое было! Хмель в нем бродил, как дрожжи. Да и беды на него посыпались тогда со всех сторон: начиналась коллективизация. Бог с ним, его время прошло. Хоть бы скончался не теперь, не в зимнюю пору… Да и пусть живет, никому не мешает.

Ундяне, узнав о госте в зимовке Феклы, спрашивали ее при встрече: Кто у тебя там? Что за старик? Она отвечала: Знакомый, земляк. Старики помнили Вавилу, но их осталось уже немного. А кто помоложе — откуда им знать о нем? И кому какое дело, кто поселился в ее избе?

А я-то как живу? — спрашивала себя Фекла. — Что дало мне это позднее замужество? И тут же отвечала: Конечно, радости особой нету. Годы все-таки. Но и огорчаться причины нет. Леонид Иванович хороший муж, предупредительный, заботливый. Кажется, любит… Но хозяин никудышный. Что-нибудь сделать в доме — он к этому совсем не способен. Починить, покрасить, дров напилить — все надо соседей звать на помощь. Да и некогда ему, целый день в школе. Иногда и вечера прихватывает. Ответственная у него работа.

Думка за думкой тянулись в голове в недобрый бессонный час. Наконец под утро Фекла успокаивалась и засыпала.

А днем забот полон рот. На ферме дел не переделать. Начались весенние отелы, молодняк надо беречь да холить. А в скотном дворе холодно, очень уж он старый, щелястый. Как ни ремонтировали, как ни утепляли осенью, толку мало. Председатель приходил как-то утром, упрашивал женщин: Поработайте, бабоньки, еще с годик. Через год непременно новую ферму выстроим по всем правилам.

Бессонница бессонницей, а в шесть утра Фекла была уже на ногах. Топила печь, готовила завтрак и обед. Леонид Иванович вставал часом позже, они завтракали и вместе шли она — на ферму, он — в школу, как и положено любящим супругам, рука об руку.

Перед тем как уйти, Фекла наведывалась в зимовку к Вавиле. Приносила дров к плите, кормила его завтраком. Вавила жил отшельником, на летнюю половину к хозяевам не поднимался и на улицу не показывался. Однажды только навестили его Дорофей, Офоня-моторист да свояк Анисим Родионов. Посидели, поговорили о том о сем. Встреча была холодноватой, чувствовалась какая-то отчужденность. Вавила этот приход земляков назвал визитом вежливости.

Однажды, когда Фекла явилась в зимовку, Вавила объявил:

— Надо мне, Феклуша, в город. Спасибо за приют, за хлеб-соль. Но нагостился. Домой пора.

— Что так, Вавила Дмитрич? — удивилась Фекла.

— Гость хозяевам не в тягость, если живет у них недолго. Но не только поэтому. Потянуло меня в свой угол. Прости, но надо лететь. Купи, пожалуйста, билет. Завтра бы и отчалить.

— Поживи еще, Вавила Дмитрич. Куда торопишься? Кто тебя в городе ждет?

— Нет, нет. Решил я, Феклуша. Билет купи, а до самолета я сам дойду. Тебе не надо меня провожать. Так лучше. Будь ласкова. Хотел здесь встретить смертный час, да передумал…

— Ну что ж, — вздохнула Фекла. — Воля ваша.