Помолвка - [14]

— Это точно, — подхватил Доминик. — Чего-чего, а народу хватает.

— Поначалу посмотришь, сколько людей вокруг, и вроде бы спокойнее как-то на душе: думаешь… Да нет, ерунда все это. Ну, ходят и ходят, от этого сыт не будешь. А ведь меня многие знали.

— Ну, тебе грех жаловаться, — сказал Доминик. — С деньгами, и одет как порядочный. Посмотришь — прямо не бродяга, а рабочий. На твоем месте я бы что-нибудь придумал.

— Что тут придумаешь? Чтобы работать, силы нужны.

Доминик выругался — порыв ветра забрался ему под куртку и раздул ее, как парус.

— Что придумать-то? — повторил, волнуясь, Майар.

— Ну, да, — проворчал Доминик. — Тут ведь надо соображение иметь. А на тебя посмотреть — сразу видно: только и умеешь, что ишачить. Тут уж ничего не придумаешь.

— Я и не говорю, что умный. Но ведь многие же меня знали. И все-то у меня было. Вот раз, помню, сидели мы, закусывали — человек пять или шесть; был там один — здоровый такой мужик. Так он при всех сказал: «Майар, — это я, значит, Майар, — Майар, он работяга что надо!» Ты говоришь, у меня соображения нет. А я и не спорю: нет, так нет. Я тебе только говорю, что он сказал. Ослаб я, понимаешь, вот в чем все дело. Совсем стал никудышный — старик стариком.

Доминик не слушал его. Он закрыл глаза, пытаясь вздремнуть. Майар встряхнул соседа за плечо и деликатно напомнил ему, о чем они договорились:

— А утром-то кофейку попьем!

— Господи, сколько шуму из-за чашки кофе! Ты что, думаешь, я всю ночь буду с тобой трепаться? Может, тебя еще за ручку подержать?

Пристыженный, Майар ничего не ответил и, немного подумав, пошел было прочь. Однако Доминик живо схватил его за локоть и удержал на месте.

— Стой, где стоишь! Еще что выдумал! А кофе?

В голосе его звучали гнев и беспокойство. У старика от этого потеплело на сердце. С горделивой радостью он нащупал в кармане свое богатство — восемь пятьдесят.

— А что, я имею право, — сказал он. — Куда захочу, туда и пойду. Это мое дело.

Доминик заговорил примирительным тоном и даже попытался улыбнуться:

— Послушай, я ведь о тебе забочусь. Ты нездешний и не знаешь, что к чему. Подожди немного, и мы пойдем к метро — там лечь можно и дождь не мочит. Только сейчас туда рано: постовой нас попрет. Я его знаю — толстый такой, с усами… Брось, не ходи — пожалеешь!

Проливной дождь заливал опустевший бульвар. На тротуаре жались к стенкам промокшие проститутки. Довольный, что ему не дали уйти, старик снова приткнулся к своему товарищу.

Некоторое время они стояли молча. Потом Доминик посмотрел по сторонам, окинул взглядом фасады домов, тротуар и по некоторым признакам — таким, как гаснущие окна в гостинице напротив и все более настойчивые призывы проституток к редким прохожим, — заключил, что пора направляться к метро. До станции Барбес надо было пройти метров двести, под виадуком. Майар шел немного впереди, не переставая ныть, что устал. Доминик отвечал, что ему на это наплевать.

— И вообще заткнись. Если бы все здешние бродяги стали жаловаться, что устали или что у них брюхо болит, тут бы такое поднялось! Хоть уши затыкай.

Старик замолчал и, бросив взгляд на товарища, заметил, что тот хромает.

— Эй, что у тебя с ногой? — спросил он.

— Иди в ж… — ответил Доминик. Ему эта тема явно не нравилась.

— Некрасиво так говорить, невежливо. Я только спросил, что у тебя с ногой.

— А я тебе отвечаю: если б ты имел немного соображения, то заткнул бы глотку. Пойми, дурная голова! чем меньше ты треплешь языком, тем легче терпеть. Сразу видно, что у тебя есть деньги.

Доминик еле шел. Больная нога не слушалась его; на каждом шагу он подтягивал ее с видимым усилием, его худая грудь ходила ходуном. То ли из жалости, то ли из-за того, что ему было стыдно за свои восемь пятьдесят, Майар взял его под руку и помог идти.

Подойдя к станции метро, они увидели, что темный угол под навесом, более или менее защищенный от дождя и ветра, уже битком набит бездомными, которые встретили их без всякой радости. Из полутьмы донеслись раздраженные голоса, посыпались ругательства:

— Тут и без вас хватает, валяйте отсюдова! Еще бы попозже пришли!

— Приходят черт те когда и торчат на свету! Легавый заметит — всех выгонит.

Майар оробел и остановился. Но Доминик взял его за руку и, не отвечая на ругань, полез вперед, спотыкаясь о лежащие тела, наступая на руки и на ноги. Крики усилились:

— Куда прете-то? Говорят вам, нет больше места! Совсем ошалели.

— Сволочь, ты что, не видишь, куда ногу ставишь? Разуй глаза!

А из самой глубины, из угла, где было самое лучшее, самое теплое место, раздался молодой голос, заглушивший все остальные голоса:

— Эх, и схлопочут же они у меня сейчас по харе, спорим?

Тотчас воцарилось молчание, а один бродяга дернул Майара снизу за брюки и прошептал:

— Ложись, что ли, я подвинусь.

И добавил, когда старик улегся рядом с ним на асфальт:

— Пошумели, поругались — и будет. А то сразу — «по харе»… Ну и народ!

Доминик тоже кое-как втиснулся между двумя бедолагами, уткнувшись головой в живот третьему. Он был вполне счастлив — до следующего утра. Здесь было тепло, уютно, и так по-домашнему пахло пригревшимся человеческим телом. Ощущая, как мерно колышется грудь соседа, слушая храп всей нищей братии, он подумал, что жизнь все-таки неплохая штука. Вспомнив об обещанном назавтра кофе, он даже вздохнул от наслаждения, но тут же испугался, как бы этот чудак не потерял свои восемь пятьдесят, или как бы у него их не украли, пока он спит. Осторожно, чтобы не разбудить соседей, он встал на колени и в темноте, на ощупь, стал искать Майара. Его рука наткнулась на пиджак из толстого сукна, и он подумал, что это пиджак Май-ара, который ему так понравился. Доминик нащупал отвороты, добрался до ворота, коснулся шершавой кожи лица, задел пальцем жесткий ус. Он легонько потряс лежавшего за плечо и сказал ему на ухо: