Помню тебя - [20]

Аркадий Дмитриевич мягко откликнулся, что какой уж особенно у нее возраст, у самого бывает — утром глядишь в зеркало — глаза понурые… Хотел ободрить по-мужски широко, в таком роде: где там старая, он ненамного моложе. В сущности, они были почти сверстниками, лет двадцати она родила дочь… Но ей трудно жилось, и вот она для него — действительно тетка Людмила.

Она, не уловив тона, оглядела с буквальной прямотой:

— Возраст-то, он себя оказывает…

Сказала неприятное.

Они с Леной то и дело поминали и извинялись, что сегодня не получилось у них переселиться. Он твердо надеялся перебраться в каюту завтра утром, но все же захватил на этот раз саквояж: то полотенца, то электробритвы хватишься. Самое неприятное быть между двумя стульями.

Поздно вечером снова толкнулся туда за оставленной книгой. В темной каюте что-то упало.

— Кто то? Кричать буду!

Он был не рад, что потревожил. Ушел.

Лихорадочные и смутные мысли набежали вслед за тем. Горничная намекала уже ему на четырехместную каюту. Это значило кое-как перебиваться и маяться в оставшиеся дни. Была досада: как им распорядились… Ходоров устал, да, устал. Он бы не поехал в таких условиях по реке.

Было неуместно прежде размышлять о тетки Людмилиной истории в деталях, когда нужно было единственное — помочь. Сейчас он думал обо всех этих подробностях с раздражением. Все наобум! Отправиться с больным человеком за полсотни верст на пристань, не зная, как сложится дальше… Тот же двоюродный брат, что так «сочувствовал» Елене, лучше смотался бы в город заказать места на теплоходе. И билеты брали наобум… Лишь бы приткнуться. А там люди добрые уплотнятся, помогут… От всего этого веяло барачным и теплушечным, мудрым в свое время опытом. Но сейчас-то, позвольте!.. И что делать в оставшиеся дни ему?

Он бился не против них, а за остатки своего отдыха.

Наутро сам разыскал горничную, потребовал… Дальнейшее уладилось без его участия. Он подумал, что вот, когда требуешь, находится возможность. А то бы и дальше мучился детским комплексом беспомощности. И скорей всего это леность горничной. Должно быть, нашлось по свободному месту в разных каютах, кого-то переселили и поместили их вдвоем. Узнал потом у горничной: да, они в семнадцатом номере, где четверо. Что же, он внес свою долю. И с чувством облегчения Ходоров перебрался к себе.

Видел издали в коридоре расстроенное широкое рябоватое лицо Людмилы Прокофьевны, и потом их вместе с дочерью. Они шли, как обычно, медленно и очень слитно. То ли не заметили его, то ли не хотели замечать. Ходоров подумал, что могли бы и иначе. Пожалуй, им теперь менее удобно, но он ведь помог им. И нужно знать пределы.

Однако встреча сломала настроение. Отчего-то он почти не выходил из каюты.

Здесь пахло их запахами… И в воздухе, казалось, висели недоумение и обида. Он представил, как горничная сообщила, что он, Ходоров, требует и нужно переселиться. Конечно, Раиса сначала сказала им это, чтобы собирались, а потом отправилась что-нибудь подыскивать, и был момент, когда они почувствовали себя бесприютными, как во чистом поле. Ему вспомнилось, что в минуту волнения в речи тетки Людмилы проступало просторечное, с охами. Должно быть, детство у нее было деревенское, хотя потом она жила в городе. Этого они ему не успели рассказать…

К вечеру он выбрался на среднюю палубу, в безветренную часть, и увидел обычное: меднолицую жестковолосую Веру за вязаньем. А рядом с нею тепло укутанную Елену. «Следовательно… именно их поселили вместе», — подумал он с упавшим сердцем.

Вера отвернулась при его приближении. Он поздоровался все же с ними. Безответно. «Что это я? Больше не следует в таком случае… Есть и другие места на теплоходе».

Поднявшись по лестнице наверх, он услышал в затишье за штурманской рубкой знакомое мурлыкающее:

— Не следует так уж беречь мужчин, ага? У нас все равны, а жалеть сейчас модно кошек и собак…

Слова смазливенького были обращены к высокой нескладной женщине с огромной брошью. Он оттачивал свое несколько провокационное красноречие. Но дама вскоре ушла.

Еще полдня Ходоров неприкаянно бродил по палубам. «Да что это я людей избегаю?» Ему захотелось вот именно рассказать кому-то эту историю. Он снова нашел «мурлышку» на верхней палубе.

Рассказать, ну, хотя бы в условной форме, как бывшее с кем-то: в санатории одного отдыхающего попросили уступить на время комнату, и дальше все так-то и так… А в завершение именно этого человека сочли бездушным…

— Ты смотри, какая ерундища выходит, ага? — понятливо откликнулся собеседник. — Чего, между прочим, не было бы, если бы тот сразу отказался: чувствует себя плохо, не может помочь… Нужен минимум морали, чтобы действовать в такой ситуации, точно?

Ходорову стало не по себе от такого понимания… И неприятно уколол переход на «ты», как бы уравнивающий их. Впрочем, на «ты» тот был со всеми, должно быть, Ходоров прежде не замечал.

Да нет же, он не то вкладывал… Не так ведь существенно мнение окружающих, как то, что самому… тому вот человеку стало не по себе. Все дело в том, что он уже вошел в чужие обстоятельства. Человек отвечает за тех, кого он приручил. Так что дело не в общественном мнении. Если разобраться, еще ведь неизвестно, кому нужнее отдых… И есть такие ситуации, когда обе стороны по-своему правы. Что-то такое он повторял, хотя смышленый попик уловил главное: в данном случае, чтобы действовать, нужно отключить у себя что-то человеческое.