Помню тебя - [18]

А назавтра такой денек!.. Каждые сутки — несколько сотен километров к югу, теплынь. В зоне затишья, наверху, укрытые от ветра штурвальной рубкой, устроились загорать дамы. В плащах, но подставив лица солнцу. А один отважный девчоныш — в купальнике…

С этой Танюшей познакомились на следующий день. Верней, познакомилась с Ходоровым она, выложив ему при этом кучу сведений о рулевых и впечатления от штурвальной рубки (разочарованно: «Там все автоматика»). Проглатывая от возбуждения слова, округляя ореховые, словно тоже конопатые, как и ее длинненький с горбинкой нос, без того круглые глаза (Таня-девчонка) и передергивая плечом — жест, который говорил о привычке к вниманию мальчишек… мужскому вниманию, и чуть выдвинув в сторону Ходорова элегантно худую ляжку (Татьяна — многоопытная женщина)…

Впрочем, это было у нее машинальным и инстинктивным. Забавное и слегка распущенное дитя века, балетного училища, спецшколы с преподаванием на английском, которое вывезли на теплоходе проветриться вследствие переутомления от всего этого… Родители у нее оркестранты в филармонии, а сестра — студентка-хладотехник. Ехала она на теплоходе с этой приземистой, в очках и оттого очень солидной сестрой Аней. В рубке сменился вахтенный, и она, нацеля в ту сторону ломкое плечико, сообщила: «Это Равиль! Ни за что не пустит посмотреть!» И поскакала синеватым на ветру эльфиком — проверить прежний результат. Скоро, округлив глаза, вдохновенно махала Ходорову рукой из штурвальной рубки…

Под вечер в приспущенное окно его каюты заглянула улыбающаяся и просительная физиономия: «Разрешите к вам заглянуть на минуту?» Все происходящее Ходоров воспринимал как проявление полноты и неожиданности жизни. «Заходите». Отчего бы нет.

Обогнувший вереницу кают по палубе и вошедший гражданин средних лет имел приятную и с поволокой сероглазую физиономию. Предложение его было сиротски-просительным по тону, но вполне деловым по существу: к Ходорову должны подселить на ночь бабушку, севшую в Юрьевце, но если тот не против, то на сутки сюда перейдет он. Не сошлись душевной организацией с соседом… И горничная разрешает «обмен».

Ходоров согласился. Ему был интересен вкрадчиво-бойкий незнакомец с элегантной полудлинной стрижкой и зачесом волнистых густых волос на лоб, над прельстительными глазами. И это его культурное и книжное «не сошлись душевной организацией» тоже интриговало: внушало предположение, что «не той» душевной организацией наверняка обладал его сосед.

Временного попутчика Ходорова звали Александром. Скоро он вернулся с небольшим саквояжем. Он, пожалуй, не походил на кого-либо из числа людей, виденных до сих пор Ходоровым. Смазливый мурлышка — так он про себя окрестил попутчика — вышел побродить по палубе и сказал, вернувшись, что погода стоит отличная, «благорастворение просто»!.. И тут же, что «набрался он вчера по-свински», голова трещит, даже свежий воздух не помогает.

— Да к чему же вы так? — спросил Ходоров.

— За краткостию нашей жизни… — ответил попутчик. — И вкушают так люди, не имеющие в повседневности такой возможности.

— Вы не космонавт ли? — спросил насмешливо Ходоров. — Если только не секрет, где работаете?

И получил ответ, что в церкви. Оформлен экономистом. Последнее звучало обыденно и убедительно. Совсем как в каком-нибудь учреждении… Аркадий Дмитриевич растерялся. И право, не знал, что бы еще спросить… (Как там что заведено и называется? Оформлен. А фактически? Батюшка, что ли, поп?..) И не продолжить разговор было неловко. Возможно, попутчик чувствует себя стесненно не в своей среде. Аркадий Дмитриевич вспомнил, как его познакомили когда-то в доме отдыха с работником, ведавшим распределением жилплощади в исполкоме, тоже было неудобно коснуться чего-нибудь в его служебных делах, чтобы это не прозвучало выведывающе…

Но попутчик отнюдь не чувствовал себя скованно. Объяснил благожелательно, что он на бюллетене, вот решил воспользоваться и развеяться.

Ходоров уточнил:

— У вас и профсоюз есть?

— А как же, — ответил тот. — Относимся к профсоюзу работников коммунальных предприятий.

Ходоров ободрился и, наблюдая вполне свойское поигрывание глазами члена упомянутого профсоюза, счел уместным задать прямой вопрос: верует ли он… Верит ли в бога? И тот ответил, что нет.

Поговорили еще о чем-то. Ходоров не нападал на чужую «фирму», так, слушал. Неплохое ведь это качество — человеческая терпимость, думал он. Начать сейчас взывать к его нравственному чувству по поводу того, что «мурлышка» занимается тем, во что не верит? Глупо. С очевидностью бесполезно…

Между тем попутчик страдальчески взмолился: нет ли у него заварки? Ходоров заварил крепкий багровый чай. Хотя уже поздно, ему будет потом трудно уснуть. «Ага, я сразу понял, вы интеллигентный человек», — одарил его комплиментом смазливенький. Он часто говорил «ага». «Ну, если понимать под этим — покладистый…» — подумал Ходоров в русле нередких для себя мыслей.

Перемолвились о дамах. Загоравшим наверху сестрам Александр представился вчера «идеологическим работником». И, кажется, сказал он, возникло нечто, «божья искра» с кубышкой-студенткой. Но куда девать младшую, Татьяну?.. Смазливенький был, конечно, шкодлив и рыльце в пушку, но отчего-то сейчас любопытен какому-то отпускному, раскованному уголку души Аркадия Дмитриевича. И все хотелось «угадать» в нем что-то, ну, что ли, по принципу прежней молодежной прозы, где если персонаж изъясняется вначале бойко и развязно, то читай — каким незаурядным и значительным он окажется в итоге. И возможно, дело еще было в том, что тот был забавен и привлекателен внешне. Куда труднее нам даются симпатии к кому-то неказистому и неудобному для нас. Все хотелось что-то угадать в «мурлышке»… Хотя это, видимо, было все.