Помнишь, земля Смоленская... - [97]

22 июня 1941 года матери потеряли сон… Их сыновья, рожденные для счастья, ушли на войну — защищать свое право на счастье, защищать от вражеского нашествия общую для всех мать — Родину… Сыны разных наций сплотились в одну семью, у них у всех был сейчас один дом, который фашисты грозили разорить, сжечь, стереть с лица земли, и каждый из бойцов был готов на все, чтобы отразить натиск врага, спасти свой дом. Поражение для них хуже смерти…

Вот сегодня — уж насколько, казалось бы, враг был сильнее них; располагая подавляющим преимуществом и в солдатах, и в технике, он окружил батальон, но ребята дрались как львы, и отбились, и выстояли, и продержались до ночи, отвоевали себе передышку…

У Хониева после всех событий сегодняшнего дня было такое ощущение, будто он со своими ребятами вырвался из волчьей стаи, которая чуть было не разорвала всех в клочья.

Голос Орлова оторвал его от раздумий:

— Слушай меня внимательно, лейтенант. Немцы, кажется, объявили нам мат… Положение у нас гиблое: половину батальона мы потеряли еще на дороге, когда нарвались на засаду, да и после, в боях с немцами, понесли немалый урон. Сколько у тебя людей?

— Не больше тридцати. Из них многие ранены.

— Ну, и у меня примерно столько же. Отбиваться дальше у нас нет уже сил. Патроны на исходе, бойцы израсходовали остатки своих энзе. Значит, остается одно: пробиваться.

— Куда, товарищ капитан?

Орлов, кривясь от боли, достал из полевой сумки «километровку», расправил ее на коленях, обвел на ней кружок указательным пальцем:

— Если только я не ошибаюсь, то полк должен находиться вот здесь. Я сужу по стрельбе, которая до нас доносилась. Полк сражается с врагом… Может быть, даже пытается пробиться к нам. Мы должны выйти навстречу нашим. Вот тут, ближе к Каспле, мы, по-моему, сможем прорваться сквозь кольцо окружения. Я посылал туда разведку… Итак, лейтенант, нам надо собрать всех оставшихся бойцов, включая и раненых, сделав это незаметно для немцев, и, сжав батальон в кулак, мы проломим немецкое окружение… И вырвемся из этого змеиного гнезда!

Хониев вздохнул:

— Накормить бы людей, товарищ капитан. Бой предстоит тяжелый… Если бы ребята хоть чуток подкрепились, у них прибавилось бы сил. Видели, как после дождя, под лучами солнца, идет в рост трава? А без влаги она чахнет, высыхает. С голодухи-то особенно не навоюешься…

— Ничего не поделаешь, лейтенант, продуктов у нас нет. Война прижимиста. Затянем ремни потуже и постараемся внушить себе, что мы сыты. Сможешь убедить себя в этом, а, лейтенант?

Хониеву вспомнился двадцать пятый год, тогда ему было шесть лет, он был самым младшим в семье бедняка Хони Ванькина. В зимние вечера кибитку, подпертую со всех сторон кольями, терзала вьюга, она выла, как голодный волк, холодный ветер проникал сквозь дырявую кошму. Дети, мал мала меньше, жались к гаснувшему очагу, кутаясь во что попало. Дым от тлеющего кизяка наполнял кибитку, щипал глаза. Дети мерзли, и их мучал голод, они шмыгали носами, размазывая грязными кулачками слезы по щекам, и надоедливо тянули: есть, есть, хотим есть… Отец с трудом загонял их в холодную постель, а мать ласково уговаривала: «Вы не плачьте, а постарайтесь поскорей заснуть. Вот как заснете, так из норки вылезет мышка и принесет в одной красивой фарфоровой миске сладкий кумыс, а в другой красивой фарфоровой миске всякую вкусную еду». «А пышку принесет?» — спрашивал Мутул. «А как же». — «С начинкой из накрошенного сала?» — «Ну, да». — «И она будет таять во рту?» — «Ты ее и проглотить не успеешь, как она растает — такая будет вкусная». Под эти убаюкивающие материнские посулы Мутул и его братишки засыпали…

Воскресив в памяти этот эпизод из далекого детства, Хониев почувствовал, что сосущая боль в желудке стала утихать.

— Товарищ капитан, — сказал он Орлову, — если уж прорываться, так ночью. Нужно до рассвета добраться до своих.

«До рассвета… — с горечью подумал Орлов. — А ты из породы оптимистов, калмык. Тут дай бог вообще-то добраться…» Вслух же он произнес:

— Как бы нам обойтись малой кровью…

— Вот мы и нападем на немцев, пока они спят. Обрушимся на них нежданной грозой…

— Ты поэт, лейтенант. Какая уж там гроза, когда бойцов у нас раз, два и обчелся. Из них чуть не половина — раненые. И патронов, повторяю, нет.

— Ничего, товарищ капитан. У нас есть гранаты, штыки и наше солдатское «ура». Город, конечно, с таким боевым оснащением не возьмешь, но из окружения вырваться, наверно, можно. Другого-то выхода у нас ведь нету?

— Да, оставаясь в окружении, мы обрекаем себя на верную гибель. А так… мы получим хоть какой-то шанс на успех.

В финскую кампанию Орлов командовал ротой, и хотя воевать было тяжко, бойцы по пояс вязли в снегу, холод пробирал до костей, повсюду их подстерегали засевшие на деревьях «кукушки» и линия Маннергейма казалась неприступной, но все же он ни разу не попадал в такой вот переплет, как нынче. Нет, той войне не сравниться с этой…

Капитан посмотрел в ту сторону, где он наметил место прорыва. Батальон ждут жестокие схватки. Немцы ведь и щели для него не оставили. Брешь надо прорубать. Своими телами…

Пока там было тихо, гитлеровцы, видно, отдыхали. Да, Хониев прав: батальону только что и остается — использовать эффект неожиданности. Вряд ли немцам придет в голову, что советское подразделение, зажатое в клещи, истрепанное в неравных боях, сможет собраться с силами и нанести удар по одному из участков вражеского кольца. К тому же немцы твердолобы, самонадеянны и наверняка полагают, что расчет на внезапность — это только их привилегия…