Поминальник усопших - [15]

К слову, уже в конце 1883 года никакой недвижимости ни у кого из Адлербергов в России тоже не было. С приглашением на службу, — с первой ночи в семье Романовых в конце 18 века, — жили они «по месту работы». В казённых дворцовых апартаментах. Вознесясь же высочайше — «бедствовали» на казённых же квартирах МИД по Конюшенной, и Министерства двора и уделов по Фонтанке. А когда уходили на покой (если до того не умирали) — снимали зимнее жильё в тихих кварталах обеих столиц, если не на совсем не отъезжали в свою Баварию, в приобретённые многолетней службою имения свои — к родне. Потому на готовенькое набежавшим в 1917 году швондерам — гребануть «награбленное» — у Адлербергов не вышло.

В заволжской глухомани скрывался бы Николай Николаевич спокойно. Жил поживал бы, старик, никем не узнаный до лучших времён — если таковые воспоследовали бы. К тому же, черёз челночно сновавших меж мирным Заволжьем и воюющим югом «мешочников», наладивший надёжные «каналы связи» со своими на Украине И даже приличную их поддержку…Не нужный уже никому, за исключением своих «украинцев». Кроме, пожалуй, знавших и помнящих о громкой фамилии его и о нём самом столичных нтересантов–спецов по экспроприациям.

Из попавших мне в руки материалов ЦГАОР узнал, что жаждавшие «камушков и бронзулетков» чиновные кальсонеры грамотностью и историческою любознательностью не отличались. И догадаться не удосужились что Адлерберги, — пол века как в открытую отъезжавшие в свою Баварию, — давно увезли все свои ценности, не за один век накопленные. Кстати, то же выходит и по архивным «монстрам», отложившимся в «дачной» коллекции Александра Евгеньевича Голованова, брата моего названного. И, в их числе, по Материалам Уголовных дел времён Ленинградской блокады. Когда именитые преступники в грабительской эйфории повальных поисков «камешков» и «драгметалла» перелопатили гибнувший город. И, — перегубив для того тысячи (а может и десятки тысяч!) и без того умиравших в нём людей, — даже они найти ничего УЖЕ не смогли (В том числе ценности не существовавшие — адлерберговские). Ибо, как в старые нэповские времена, перед ними, — квалифицированным «РАЗГОНОМ» до чиста изымая раритет, — бреднем шла мало тогда кому известная московская братва старого (со времён в. кн. Сергея Александровича) авторитета Ашкенадзе «с Аптекарского». Малина которого на время войны перенесена была эвакуацией в далёкий Ташкент.

16. Урал.

Нашедший счастливо в беспросветном кошмаре времени разлюбезнейшее дело — лошадей пестовать — и, повторюсь, узнававший изредка о почти безбедной (молитвами его) жизни родных на Украине, Николай Николаевич по своему был счастлив. Счастливым оставался бы он, иди всё так же всё и впредь. Кабы не стороною дошедшее до него страшное известие о мученической смерти в июле 1918 года от рук большевистских убийц ближайшей подруги и наперсницы Натальи Николаевны Бирулёвой—Адлерберг — Великой княгини Елизаветы Феодоровны. Доброго гения семьи с самого рождения Марфиньки, до последнего часу опекавшей её с любовью и по матерински…

И, — почти одновременно же, — невероятные, осмыслению не поддающиеся, слухи о гибели там же, на Урале, от рук всё тех же самых мерзавцев, всей Императорской семьи…В с е й! С несчастным больным мальчиком… С девочками — ангелами… С доктором. С верными и ставшими родными слугами…

«Да, конечно, — истязал себя Николай Николаевич, — Сам Покойный совершил массу ошибок. Порою не простительных. Роковых для страны…Которые, — будь он чуть поумнее и поответственней чуть, и конечно же ПОЛНОВЛАСТНЕЕ, будь он действительным владыкою России, — вполне мог бы и не допустить. … И ещё это позорное, трагическое, подкосившее державу, — отречение… Даже за сына!…

Всё так. Всё так… Но чтобы с такой жестокостью покончить с Ним, — с невинными детьми Его, с супругою, СЛОМЛЕННОЙ неизлечимым недугом маленького сына?

Вот когда, наконец, «дипломат от Бога», «мудрец из мудрецов» — и ещё что–то там такое эдакое — понял, что же на самом деле скогтило несчастную его страну и распоряжается ею!? И что уготовано ей? И зачем, для чего ищут его самого?

И снова, как в беседе с Александром Васильевичем Кривошеиным, озарило его некогда читанное, и тоже не однажды обсуждаемое с педагогами и старцами–наставниками: «После мучительных пыток расстриженной царицы Евдокии, супруги Петра и матери Алексея, названы были новые имена по «делу» несчастного царевича… Начались новые волны дознаний и пароксизмы пыток. А за тем казни. И «…старец Досифей на которого истязаемый народ молился — приговорённый к смерти колесованием — нашел в себе силы перед концом 16 марта 1718 года выкрикнуть в лицо царю: «Если ты убьёшь своего сына, эта кровь будет на тебе и твоих близких, от отца к сыну, до последнего царя! Помилуй сына! Помилуй Россию!»… Царь Пётр сына не помиловал. Не помиловал он и Россию…Досифей был обезглавлен, его тело сожжено, а голова посажена на кол»…, заключает летопись.

Так что же — Досифеево проклятье догнало и осуществилось!?

Николай Николаевич ещё не знал, что то же известие, и так же слухом дошедшее и до Кременца, сделает и там чёрное своё дело. Потрясёт ещё не устоявшуюся психику Марфиньки — ведь Елисавета Феодоровна была ей, повторюсь, второй и до сердечных болей любимой матерью. Главное же, бросит раненую дикой вестью пожилую уже и не вовсе здоровую, достаточно измученную свалившимися на неё общими бедами и семейными несчастьями, Наталью Николаевну в пучину многолетней тягчайшей депрессии. Из которой «выйдет» она только по смерти.