Отвозил Помголочку в Самарскую губернию Гвоздев, и когда поезд постукивал: «тра-та-та, тра-та-та», болью отдавался каждый звук в сердце рабочего.
Приехали на станцию. Оттуда верст сорок на лошадях.
Добрались к вечеру.
Постучал Гвоздев в избушку на курьих ножках.
— Кто там? — послышался женский голос.
— Маменька, — сама не своя закричала Помголочка и заплакала, зарыдала, прячась на груди распахнувшей дверь матери.
Заплакала и мать.
Опомнилась, потом и бух в ноги Гвоздеву.
Смущенный, поднял ее с пола Гвоздев и усадил за стол.
— Где отец-то? — спросил.
— Сейчас вернется…
Когда в избу вошел маленький, но крепкий крестьянин и подхватил Помголочку, как пушинку с пола, и прижал к себе, Гвоздев сердцем почувствовал облегчение.
Видел, что любит Трифонов свою ненаглядную Секлетеюшку. И радость в груди почувствовал Гвоздев, когда подошел крестьянин к нему, глянул чистыми, синими, как у Помголочки, глазами и крепко, до боли сжал руку рабочего.
Говорить крестьянин не мог…
Только из глаз его чистых, ясных выкатилась слезинка и повисла на русой бороде.
Рано утром выезжал Гвоздев из деревни…
На полях наливала рожь. Зацветала пшеница. Подсолнечники выбрасывали свои только-что зацветающие шляпки.
От земли будто пар поднимался, будто дышала она: ночью прошла гроза с проливным дождем.
Дышалось легко и свободно.
Вспоминалась Гвоздеву голубоглазая Помголочка, вспоминался крестьянин с женой, и не было грусти, и не было вовсе печали.
— Родным ты нам стал, Семен Петрович, — звучали еще в ушах Гвоздева прощальные слова крестьянина.
— Дочку на зиму к тебе отпускать будем. Пускай учится. Темнота наша почитай-что хуже голода. От голода отбились, за куском хлеба не ходим, а темнота остается. Верю тебе, как отцу не верил, что добру научишь ты нашу Секлетею. Может быть, она еще и нас темных поучит. Да и сам с женой приезжай. Ты только недолго у нас прожил, а поверишь ли, за весь свой век не слыхал я таких речей…
И от полей крестьянских, от речки, змейкой далеко раскинувшейся, от дороги ровной и укатанной, от далекого, еле видного села, будто струилась светлая, новая жизнь…