Полюшко-поле - [60]

«Эге-ге… вот оно что. Не видение ли?»

Пыля по дороге босыми ногами, девочка-синеблузница с пионерским галстуком на шее подгоняла хворостиной двух дымчатых, круторогих, лениво-степенных волов.

— Дяденьки, кто здесь старший начальник?

— Я старший. — Комиссар вышел на дорогу.

— Дед Васыль из Дивичек прислал для пораненных… — Пионерка хворостиной указывала на волов. — Дедушка сказал, что их нельзя отдавать немцам, пусть они нашим красноармейцам достанутся. Дедушка просил передать, чтобы вы крепко били Гитлера и всех его фашистов.

— Как тебя зовут, доченька?

— Маринкой.

— Как же ты, доченька Мариночка, миновала немецкие заставы?

В этот миг то ли показалось Ивану, то ли он и впрямь заметил в глазах комиссара блеснувшую слезу.

— А мы с дедушкой долго пробирались по оврагам. Он рассказал мне, как пройти через старые торфяники. Дедушка вывел меня на бровку, а дальше я пошла сама.

— Спасибо тебе, Мариночка, от всей Красной Армии! — Коновалов обнял девочку. — И деду Васылю передай наше красноармейское спасибо. Скажи, доченька, что все мы низко кланяемся ему как нашему боевому товарищу.

Сотни бойцов во главе с комиссаром проводили пионерку до самого брода. Девочка пробежала по гати и, взбежав на бугор, сняла красный галстук. Маринка взмахнула им. Пионерский галстук, как пламя, взлетел над камышами, потом над лозой и напоследок мелькнул в дубняке.

Такого вкусного борща и гречневой каши с мясом давно не ел Иван. Даже стеснительная Нина и та по-солдатски поскребывала в котелке ложкой. Вот это обед! А когда хлопцы выпили по доброй кружке крепкого чая да задымили на ступеньках у распахнутой двери самокрутками, легче стало на душе и жизнь в окружении показалась не такой беспросветной.

Хорошо в землянке Ивану с Ниной. Тепло. Уютно. В печке постреливают сухие полешки. А за дверью — буря, густой шум леса. С Днепра налетел низовой, прижал к земле грозовые с белыми кольцами тучи. Грузно переваливаются они через верхушки гор и, цепляясь за кроны дубов, наполняют лес холодной мглой. Ночью слышны всплески проливного дождя. Скрипят деревья. Ветер со свистом срывает листву.

Тяжело влюбленному жить в землянке, где постоянно толпится народ. Тяжело, но и радостно. Можно обменяться взглядом, пожать незаметно руку любимой. А главное — в груди Ивана нет скуки и горя, одна радость. И силу он чувствует такую: горы сдвинул бы днепровские.

Приятно Ивану лежать в непогоду на нарах, пахнущих сухой хвоей. Нашел под шинелью ласковую руку Нины, прижал мизинец к губам. Хорошо Ивану. Да не всегда. Слишком беспокойный сосед справа, Кролик. Мечется во сне. Сны, что ли, дурные видит? Дубасит Ивана по спине. Пробовал отодвинуться Бугай, установить нейтралку, все равно не помогает. Следом, словно колобок, катится сосед.

«Эх, закурить бы на сон грядущий, — думает Иван. — Да клочок бумаги надо доставать теперь, как вражеского «языка».

Только у Кролика есть драгоценные, аккуратно нарезанные из старых книжек листочки. Он туго перевязал их суровой ниткой и спрятал в нагрудный карман. У Кролика вошло в привычку перед тем как скрутить самокрутку читать вслух каждый листок.

— Слышь, дай-ка еще на одну… Самую маленькую, — просит Бугай.

Кролик, как мышь, шелестит бумажками и придвигается к печке.

— Ну-ка, посмотрим, друг, что я тебе вытащил на счастье. — И на всю землянку звучит его голос: — «Великие вещи две как одна: во-первых, любовь, во-вторых, война».

Даже лицо невозмутимого старшины Пляшечника озаряется улыбкой.

«Вот чертов Кролик, и найдет же такое, — досадует про себя Бугай. — А впрочем, верно сказано». — Раскурив у приоткрытой двери козью ножку, он снова ложится на нары и еще крепче прижимает к губам Нинин мизинчик.

— Вань, а Вань, ты мне скажи: всегда меня любил? — шепчет Нина.

— Всегда.

— Помнишь, мы с тобой впервые на Владимирской горке встретились. Каштаны цвели. Всюду белые-белые свечи, и листва изумрудная. А Днепр после грозы был темно-коричневый. Мой любимый Днепр! Таким я его никогда не видела. Ты меня полюбил в тот вечер?

— Я тебя еще до нашего знакомства любил, только ты не знала. Я тенью за тобой ходил.

Она с благодарностью пожала его руку.

Второй день пенятся над лесом дождливые тучи. Изредка проглянет солнце, пробьются робкие лучи сквозь водяную пыль и снова потухнут. Листья на дубах-великанах облетели. Лес просматривается, он уже не стоит сплошной зеленой стеной, он расступился, и чащобу легко продувает ветер. Дубняк коричневый, бурый, как медведь, но и он сильно поредел. Вода в озерах желтая или свинцово-серая. Листья лилий покрылись ржавчиной и почернели, словно стадо коров прошло по болоту и оставило грязный след. Только вдоль берега еще зеленеют кусты. На рассвете иней ложится на поникшие бессильные травы и кажется серебристым дымком. Распахнет Иван дверь, выйдет из землянки покурить, а в хмуром небе темнеют горы; они как будто приблизились, нависли над Днепром.

Но как ни шумели дожди, на какие только лады ни свистел ветер, все-таки солнце раздвинуло тучи. Рассеялась в лесу серая дымка тумана, растворилась в Днепре унылая мгла. Засиял и заискрился мокрый луг. За болотом побелел гребень бугров.