Полюс Лорда - [26]

– Это правда, не обманывайте себя! Поверьте, лучше смириться с тем, чему вы не в силах помешать…

Я видел, что половина из услышанного вообще не доходит до нее, и все же ощущал, что мои слова приобретают над ней все большую власть.

Я подозвал вейтершу.

– Принесите нам еще по одному! – попросил я с нарочитой отчетливостью. Дорис не протестовала. Она молчала, теребя злополучный конверт.

Тогда я сказал:

– Забудьте его! Это будет лучшее, что вы можете сделать!

– Вам легко судить со стороны.

– Это я-то сторона? – воскликнул я, пораженный ее женским эгоизмом. – Неужели вам ни разу не приходило в голову, что я… что я тоже могу быть несчастным?

– Я вас не понимаю.

– Сейчас поймете. Помните наш недавний разговор у вас в офисе?

– Я не хочу больше об этом!

– Это от нас уже не зависит.

Дорис встревоженно посмотрела на меня.

– Вы, кажется, выпили лишнее?

– Не беспокойтесь, иногда нелишне выпить лишнее. По крайней мере, вы не станете сомневаться в моей искренности.

Мое заявление отнюдь не успокоило ее. Она взялась за сумочку.

– Я пойду, мне пора!

Но я не обратил внимания на ее угрозу.

– Так вот что я вам хотел сказать, – продолжал я. – У нас с вами много общего. Мы ведь варимся в одном котле, хотя и попали туда с разных концов. Вы красивы, но вы – исключение. Вы знаете, что делает вас такой? Не говорите, я скажу за вас…

– Не надо! – как стон вырвалось у нее.

– Непременно надо, – горячо возразил я. – Слушайте, Дорис: мир устроен странным, непонятным образом, он полон страха и предрассудков. Так было раньше, так остается и поныне, а то, что мы принимаем за улучшения, в действительности лишь замена старых заблуждений новыми. И потому, что удивительного в том, что на высокую женщину, будь она трижды красавица, мужчины смотрят настороженно и отчужденно. Больше всего они боятся показаться смешными рядом с ней.

О, в этом кроется трусливое лицемерие, дрянное лицемерие, потому что все это только и имеет силу на виду, при свете. Опустите шторы, потушите свет, и этот сброд униженно поползет за вами, моля о вашей благосклонности…

Уже выбрасывая из себя последние слова, я услышал ее возмущенный шепот:

– Вы… сумасшедший… садист! Вам доставляет удовольствие меня мучить; вы затем только и позвали меня… Вы… злой… – Она запнулась.

– Договаривайте уж: коротыш! Это вы хотели сказать? Так я это и без вас знаю, с каждым днем все лучше знаю, а теперь, как вы подтвердили…

– Ничего я не подтверждала!

– Э, чего там церемониться! Не подтвердили, так подумали!

Дорис молчала, прерывисто дыша; ноздри у нее вздрагивали, бледность заливала лицо, и среди этой восковой бледности ярко и мучительно мерцали из-под длинных ресниц широко раскрытые глаза.

– Боже мой!… – еле слышно прошептала она и опустила голову на руки.

Да что же это такое?! Да какую нужно было иметь волю, какую выдержку, чтобы не вскочить и не броситься к ней! В эту минуту я был готов на все, на самый великодушный поступок – вплоть до признания, что я намеренно искал искажений и преувеличений! Как мало мне было нужно взамен: одного сочувственного взгляда, слабого намека, что мой поступок будет правильно понят!

Но этого как раз и не случилось! Меньше всего она думала обо мне. Эта мысль меня и охладила. Я ощутил, как какое-то желчное чувство захлестывает меня. Я сказал холодно:

– Вы вот все о себе. А подумали ли вы – каково мне? Ведь вы знаете, что я не глуп, да и уродом меня не назовешь, но из-за моего роста вы никогда не согласитесь выйти со мной…

– Прекратите этот разговор сию минуту, слышите! – прошептала она с возрастающим нетерпением и опять оглянулась по сторонам.

Но я пропустил ее слова мимо ушей; я должен был ей все сказать, все.

– Я люблю вас, – задыхаясь, продолжал я. – Знаю, что смешон рядом с вами, и все же я отдал бы полжизни за право быть с вами, возле вас… – Речь моя стала сбивчивой, красные круги дрожали перед глазами. Я сильно перегнулся через стол и прошептал: – Как я люблю вас, Дорис!

На секунду я заметил в ней волнение: ее ресницы дрогнули и чуть опустились, словно что-то пряча. Но в следующий момент она оправилась; в глазах ее мелькнул испуг, она отпрянула от меня и поднялась.

– Мне пора, прощайте!

Я вскочил вслед за ней и даже попытался схватить ее за руку.

– Не уходите! – почти закричал я. При этом я сделал неловкий жест и перевернул ее стакан; содержимое плеснуло ей на платье.

Все последующее плохо поддается описанию. Кажется, она застыла в отчаянии, потом медленно опустилась, некоторое время сидела молча, а затем стала смеяться – сперва мелким нервным смешком, потом громче. Из-за соседних столиков на нас уже смотрели с любопытством.

Напрягшись из последних сил, я подозвал вейтершу и, всунув ей двадцатидолларовый билет, только и мог выговорить:

– Маленький инцидент!… Проведите леди и помогите ей привести платье в порядок!

Дождавшись, когда высокая фигура Дорис скрылась за перегородкой, я вскочил и бросился к выходу.

ГЛАВА 7

На другое утро я проснулся рано. Состояние мое было ужасно. Дикие образы терзали мою душу. Я даже вдуматься не смел, не смел подробно восстановить картину вчерашнего, потому что сознавал, что не выдержу испытания. И все же ощущал, что произошло нечто уродливое, такое, от чего единственное спасение – проснуться. И, движимый безрассудной надеждой, я тряс, как лошадь, головой, щипал себя, лез под ледяной душ… Напрасно! Сон не проходил, и с каждым новым самоистязанием я все больше убеждался, что это не сон, а действительность.