Полынья - [26]

Эстонка с буклями, услышав это слово, подошла к Нине, спросила:

— Хотите посмотреть флюгера? Я вижу, вы интересуетесь.

— Да, — призналась Нина. — Иной раз брожу по Таллину и любуюсь ими. Знаю почти все.

— Вот посмотрите, — сказала эстонка с буклями и стала выкладывать из картонной коробки кошельки желтой кожи с тиснениями самых различных флюгеров. Егор заметил, как Нина даже чуть-чуть растерялась перед этим богатством и покраснела от волнения, как девочка, завидев куклу. Подумал: «Она чувствует себя одиноко, вот и увлеклась флюгерами. Впрочем, это здорово, и каждый неповторим»…

— Мне нравится этот дельфин. Он с улицы Пиик? А этот с Нигулисте?

— Нет, это не с Нигулисте, — сказала эстонка. — Это с западного фронтона ратуши. А с Нигулисте другой, — эстонка порылась в кошельках, разложенных на стекле витрины, выбрала то, что надо: флажок со звездой и крестом на шпиле. — Вот с Нигулисте.

— Верно, — подтвердила Нина. — Вспомнила. А старого Тоомаса у вас нет?

— Нет. Старый Тоомас у нас один, и сами понимаете…

Егор и Нина еще некоторое время стояли и рассматривали флюгера, тисненные на коже, эстонка увлеклась и стала объяснять, чем примечателен тот или иной флюгер и где он стоит. Иногда они спорили с Ниной, и однажды Нина оказалась правой и была очень довольна.

— Спасибо, — сказала Нина, прощаясь. — Если позволите, я изредка буду заходить к вам.

— Да, да, — закивала буклями эстонка.

— А теперь вашему сыну… — Нина взглянула на Егора, стала что-то разглядывать под стеклом. — Кинжал в кожаных ножнах. Смотрите. И флюгер. Это ведь со второй башни Вируских ворот? — спросила она эстонку, и Егор понял, что она просто хотела польстить ей.

— Да, да, — подтвердила та, действительно польщенная. — Тысяча шестьсот восемьдесят четвертый год. Кинжал серебряный. Если дорог, я могу предложить медный.

— Медный, — поторопился сказать Егор и добавил: — Прочнее.

Они купили кинжал. Он был как настоящий, только маленький. Медь была старая, кованая, черная и походила на вороненую сталь.

— А теперь жене… Скажите, она брюнетка или блондинка? Какие у нее глаза?

— Русая, — сказал Егор, смущаясь, — Глаза серые. Как у вас.

— Купите нитку янтаря. Это из Латвии, с янтарного берега Балтики. Лучше ничего не найдете. Вот эту. Она скромная и очень пойдет русой. Правда я говорю? — спросила Нина эстонку.

— Да, да, — закивала та.

Егор подумал: денег у него было в обрез. Он хотел что-то купить для Илусов. Хотя бы бутылку коньяку. «Впрочем, заберу спирт НЗ. Оставлял на доставку груза, но все обошлось без спирта».

И они купили нитку янтаря. Желтые горошины, наверно, были красивы. Егору они понравились, он знал, понравятся и Варе.

Выходя из магазина, Нина неожиданно спросила:

— А вы любите жену?

Скорее механически, чем сознательно, Егор ответил, что любит. И затем, как бы поняв неубедительность произнесенного слова, добавил:

— Конечно, люблю.

Это было правдой. Он любил жену. Они встретились, когда еще шла война, он — инвалид с незаживающей раной в боку и перебитыми ребрами, она — совсем еще девчонка. Их любовь была отчаянно-исступленной, точно они боялись, что их что-то разлучит.

Нина и Егор прошли мимо ратуши.

— Видите, — указала Нина на тяжелые цепи на серой стене, — ими приковывали преступников и, говорят, неверных жен. И весь город смотрел на них, как на проклятых. Можно придумать для женщин более чудовищную казнь?

— Чудовищно, конечно. Но ведь это тогда держало семью.

— А разве ее что-то может удержать, кроме любви?

— Почему же нет? Долг. Дети. Религиозные чувства. Деньги.

— Это все чушь, — сказала она в своей прежней решительной манере. — Видимость! Только любовь делает семью. Остальное лишь удерживает сожителей. Не признаю. Уйдет любовь — ни одной ночи не смогу прожить в семейной оболочке. Ложь в семье — хуже, чем религиозное кощунство.

Он слушал ее и почему-то не верил. Об этом он никогда бы не говорил с такой уверенностью. Кто так говорит, тот или считает это не обязательным для себя, или опытен, а опыт, как известно, рождает в человеке превосходство над другими и дает право на установление новых истин и на разрушение старых. Но откуда у нее опыт? Любит мужа, как любят в первый раз, и верит, что всю жизнь будет только так, а не иначе?

«Эх-хе-хе», — произнес он про себя, хотел еще о чем-то подумать, но не подумал. Углубляться в эту тему он всегда боялся, как боялся оказаться голым перед женщиной. Даже перед женой…

Они прошли площадь ратуши и стали подниматься на Вышгород. Старый Тоомас глубокомысленно глядел им вслед. Нина оглянулась, прищурилась на старого Тоомаса, но, как бы не желая больше тревожить его, опустила взгляд и показала Егору на западный фронтон ратуши, где улетала в небо игла флюгерной державки с тремя рубчатыми шарами и кованными из металла цветами. Флажок флюгера, прихотливо узорчатый, как бы таял в бледном таллинском небе.

— Талантливый бестия ковал! — сказала она таким тоном, будто не похвалила, а обругала. — Оставили на века. Такая сила мастерства, таланта.

— А они вообще народ талантливый?

— Да, это так.

— И добрый?

— Что понимать под добротой?

Он рассказал о тетушке Лийси.