Полынья - [24]

Зампред улыбнулся. Илус одобрительно закивал:

— Хорошо, Егор Иванович… Твоя философия: долой точность?

Но Егор уже понял, что выиграет разговор с меньшими для себя потерями, произнес:

— Значит: «Damus petimus que vicissim»… «Мы даем и требуем попеременно»? Мы дадим вам запасные части. Это очень трудно, не легче, чем получить серебрянку, но мне ничего не остается делать, хотя я не имею полномочий давать какие-то обязательства.

Илус сказал:

— Ты — коммерсант, Егор Иванович… Это и будет гарантией. Так, Густав Андресович?

Густав. Андресович засмеялся открыто, обрадованно:

— Ой-ой, и мужик-плотник, и мудрость древних, и коммерсантская деловитость… Идите к нам, Егор Иванович, завтра же зачислим в штат.

Густав Андресович прошел к столу, взял из папки какую-то бумажку, подержал ее в руке, подал Канунникову. Это был наряд со всеми полагающимися подписями на запасные части к индикаторам. Наряд на их, новоградский, инструментальный завод.

— Почитайте, Егор Иванович. И помогите. Больше мы ничего не хотим. А серебрянки у нас немного есть. Меньше, чем вы просите, но есть. Мы ее сегодня отгрузим, если есть у вас полномочия на подписание бумаг.

— Полномочия на бумаги есть, — сказал обескураженный Канунников.

В коридоре Эйнар хлопнул по плечу Егора, спросил:

— Ты, кажется, и не радуешься, Егор Иванович?

— А чему? Вошел чистый, а вышел — вымазанный… А я-то считал, что вы лучше других. Вот куррат!

— Ого! Ты уже знаешь по-эстонски! Знаменито… И первое слово «черт». Это наше чуть ли не самое крепкое ругательство. Ты большой-большой юморист, Егор Иванович. Скажи, как ты им стал?

— А что тут такого? — серьезно удивился вдруг повеселевший Канунников. — Юмористы, как и дураки, всегда родятся маленькими. Уж потом они делаются большими.

Расчетливый в проявлении чувств маленький эстонец засмеялся, всхлипывая и вытирая слезы ладонями. Наверно, он редко плакал от смеха и потому не привык еще в этом случае пользоваться платком.

Успокоившись, Эйнар сказал:

— Меня ждут рыбы, Егор Иванович. До вечера! Вечером у нас на Раннамыйза устроим маленький, как это называется, выпи-вон. Так?

— Эйнар, я улечу. Мне нужно срочно отправить груз. Ты же знаешь. Я тебе благодарен…

— Постой. Груз пусть улетает, а ты поживи еще немного. Мы же обещали сходить куда-нибудь.

— Эйнар, у нас стоит завод… Я должен проследить за грузом в Москве.

— Не торопись. Груз у тебя примут сегодня, а отправят не раньше, чем завтра. Так что Мари тебя ждет. Она будет обижаться. Если эстонка обижается, это ужасно нехорошо. Да, и приезжай вместе с Ниной Сергеевной. Ты найдешь ее на улице Иманта, в четыре часа она пойдет из поликлиники. Она тебе немножко покажет город, обещала. А я на связь. Одна наша плавбаза готовится возвратиться. Надо все обговорить.

— Ладно, я в другой раз посмотрю город. Мне надо найти машину и отправить груз на аэродром.

— Ничего тебе не надо искать, Егор Иванович. Груз будет там. Только скажи в управлении снабжения, что хочешь самолетом. Правда, дорого.

— Да разве это имеет значение?

Они расстались.

13

Навстречу шла молодая с серьезным лицом женщина, нельзя сказать, что красивая, но чем-то приятная. Пышные, грубоватые волосы цвета темной меди непослушно топорщились, непокорная прядка прикрывала лоб. Серые глаза с маленькими зрачками чуть щурились. Красное платье было узковато, особенно в бедрах, и когда она шагала, упругое бедро сильно натягивало ткань.

Она шла, не глядя на встречных. Просто так шла, ни от кого не завися, никого не ставя в зависимость от себя. И Егор подумал, что так ходят лишь сильные люди.

Женщина была ему знакома, но в эту минуту, когда он глядел на нее с чуточку излишней внимательностью, он почему-то никак не мог соединить ее с теми двумя Нинами, которых он уже знал, до того эта была какой-то новой, третьей. И когда она прошла мимо, не взглянув на него, только тогда он понял, что это она.

— Нина Сергеевна! — позвал он. Она оглянулась с таким выражением лица, какое бывает у человека, когда его чем-то осчастливили, и Егор тут же понял, что ей было приятно это и что редко, очень редко ее вот так окликают на улице.

— Ну, вот видите, — сказала она неопределенно. И поздоровались, не подавая руки. Егор это отметил: сердится за вчерашнее! А кто бы знал, что не надо было болтать о шаманстве? Он пошел рядом, еще не зная, надо ли извиниться за то, что было на берегу, или забыть, как будто ничего и не было. Но ведь было, и он извинился.

Он ждал, что она тотчас же пустится объяснять свой метод, как это делают люди, которых не хотели выслушать, а потом вдруг захотели. Но Нина промолчала, как будто это извинение было ей неприятно. Они дошли до пересечения улицы, которая называлась Иманта, с какой-то другой, Нина остановилась, огляделась и решительно повернула направо. Спросила:

— Вам к гостинице?

— Нет, — сказал он. — Я живу не в гостинице.

Она не спросила, где он живет, но пошла в том же направлении, к гостинице, серое здание которой Егор увидел, как только она сделала еще несколько шагов вперед.

— Шаманство… Помню, как это слово бросили в лицо моему учителю Адаму Адамовичу Казимирскому его оппоненты. С тех пор я не могу его слышать.