Полынья - [21]

«Чушь какая-то лезет в голову», — остановил он себя и хотел спросить, чем же она хочет помочь людям и почему они отвергают ее помощь, если нуждаются в ней. Но Нина заговорила сама:

— Да, я врач, психоневролог… Методы гипноза… Это новая специальность, и ее не хотят признавать. — Она взглянула на Канунникова, на его удрученно опущенные плечи. — Не хотят признавать не те, кому мы нужны, а те, кто раз навсегда отштамповал свой взгляд на науку.

Она опять взглянула на него, требовательно, как бы обвиняя его в нежелании понять, но Егор вовсе не был равнодушен к ее словам. Он-то знал, как это бывает. И сказал:

— Ну, я понял бы вас. Уверяю. Но тот, кто понимает, часто находится в положении лишь сочувствующего, а не решающего и утверждающего.

Как бы обрадовавшись человеку, который с полуслова понял ее, Нина подошла к Егору, и ему пришлось встать и оказаться глаза в глаза с ней. Ему сделалось неловко, когда он встретился с ее не по-женски жестким взглядом.

— Ну, ладно, не будем об этом, — сказала она, как бы извиняясь. — Опустимся к морю. Я люблю море. И штилевое, и бурное, днем и вечером, ночью и утром. Оно умное, как люди.

— Куда вы вчера плавали? — спросил он, идя за ней по узкой промытой тропинке, белеющей мелкими камешками.

— Да так, в море. Не рассчитала сил, штормило.

— Неосторожная вы!

— Что поделать! — Задумалась, хмуря лоб, тряхнула головой, как бы отгоняя мысли. Оглянувшись на него, сказала:

— Дура, конечно.

Они сошли к морю. Оно лежало тусклое, даже чистое небо не возбудило в нем красок. Слабые валы катились с большими интервалами и лениво шлепались об утонувшие гранитные глыбы, не доходя до берега.

И как бы окончательно доверившись ему, Нина заговорила:

— Я лечу людей от заикания. Это страшный недуг. Человек вырвал у природы свою речь с боем. Что мы без речи? Бегали бы как собаки. Собаки это еще лучший вариант. Они умные и порядочные. А если как бараны? Человеку речь была нужна, и он ее создал в себе. Он столько знал об окружающем его мире, и мир этот вдруг стал так сложен, что бараньего блеяния и даже львиного рычания ему было недостаточно, чтобы выразить все, что в нем копилось. И, понимаете, болезнь вновь толкает его в то животное состояние.

— Неужто так оно страшно, заикание? У меня заикается дочь. Я не видел, чтобы она переживала это.

— Вы не знаете ее. Вы не наблюдательны.

Она опять вся кипела. А он подумал: «Может, это и так. Но я так мало вижу ее…»

— Сердце не верит: четыре миллиона заик, представляете? Только у нас в стране. Это больше, чем все население нашей Прибалтики. Целая страна заик. Вы не можете вообразить их трагедию…

Нина подошла к морю, нагнулась. Платье на ее спине натянулось, ситец продавили пуговки бюстгальтера, но он не вспомнил сейчас о бугорочках позвонков, резко обозначившихся под напрягшейся кожей. Не вспомнил он того, как массировал ее ноги. Они были холодные, но сейчас он не подумал о них. В какую-то непонятно малую долю времени в нем родилась неприязнь к ней. Что ее вызвало, он, пожалуй, и сам еще не знал. Может, ее самоуверенность, чем обычно грешат люди, признавшие себя единственными пророками? Может, она неприятна ему как его неоправданные ошибки, которые он делал, но в которых еще не раскаялся?

Он ждал, когда Нина перестанет играть с морем, переливать воду из одной ладошки в другую и забавляться этим. Вот обернется, и он скажет ей такое, что сделает ее сразу мудрее.

— Нина Сергеевна, — позвал он, все еще не зная, что скажет. И когда Нина распрямилась и из ладоней ее пролилась прозрачная морская вода, он, наконец, сказал самое простое: — Как же вы хотите решить все это?

— Вам интересно… Из-за дочери?

«Из-за дочери? А может, потому Ирина такая замкнутая и я не понимаю ее, что она заикается?» — подумал Егор, но сказал:

— У вас есть метод? — И опять подумал: «А что я злюсь? Злюсь, что она укорила: не знаю своей дочери?»

— Метод? — переспросила она, все еще доверяя его заинтересованности. — У нас целая школа, школа доктора Казимирского. Одномоментное снятие заикания. Не знаете? У него есть учителя и ученики, в их руках верный метод, с помощью его можно возвратить больным нормальные функции речи. Они начнут говорить и мыслить без изъяна. Я не вижу для себя другой цели жизни, как лечить людей.

Она опять повернулась к морю и склонилась над водой.

Егор следил за ней. И когда она распрямилась и повернулась к нему лицом, он спросил, вовсе не думая ее обидеть или оскорбить:

— Одномоментно… А вас не обвиняют в шаманстве?

Он не ожидал, что его нечаянный вопрос так заденет ее. Может быть, она уловила в нем ту неприязнь, которая помимо его воли дала о себе знать? А может быть, действительно наслушалась всякой всячины об их методе? Он-то уж знает, сколько бывает наговорено о брате-изобретателе.

Она шагнула верх по тропинке и пошла прямо на него, глядя ему в лицо и не видя его. Она не ждала в это доброе утро, когда слышимость по радио была такой ясной и голос мужа таким близким и в каждом слове его слышалась такая нежность, что мир казался полным счастья и ничто не может это счастье поколебать, она не ждала в это доброе утро, что появится кто-то и все разрушит.