Полынья - [103]

«Человек в беде ищет отвлекающие события и радуется, если находит их или события находят его», — подумал Егор, прочитав решение парткома о заводском смотре рационализации, руководить которым утвердили его, Канунникова. Егор обрадовался не только и не столько потому, что для него это близкое дело, но и как отвлекающее событие, которое искал он, но на этот раз оно само его нашло.

После разговора с женой прошла неделя. Пустота в душе не заполнялась ничем. И странно, что он ведь знал, что прежнего чувства к жене давно нет, а теперь, после Нины, он и не хотел ее, но пустота все равно не проходила. К ней, этой пустоте, должно быть просто надо было привыкнуть, как привыкаешь к скошенному лугу, вчера еще пестрому от цветов и гудящему пчелами, привыкаешь, зная, что на нем отрастет лишь отава, а до будущего его цветения надо еще дожить.

Он мог бы воспользоваться ее откровенностью как предлогом для окончательного разрыва, но не воспользовался, зная, что это было бы не честно. Что изменилось от ее откровенности? Да ничего. Он ведь знал, какая она была, да и разве мало бывает таких вот случаев в жизни? И какая разница, кто у нее был: Роман или кто-то другой. И все-таки лучше было бы, если бы это был не Роман. Как все меняется от того, что был он. Столько лет прошли они вместе, и хотя не стали друзьями, но все же связывало их бесконечно многое. Они были разные характерами и целями жизни, но оба добились цели, в этом у них было общее. Правда, Роман директор небольшого завода, а Егор изобретатель, не посягающий на широкую известность, но все же… Егор ясно знал, что их связывало, а теперь чувствовал, что все это ушло, углубив пустоту в его душе. Через новую призму многие события его жизни виделись иначе, он не хотел этого, но что он мог поделать, если ложь прикрывает и приукрашивает, а правда все делает ясным и открытым, и приносит больше боли, если она приходит поздно.

И его поездки по стране, и история с Неустроевым, и выдвижение Вари… Как не заставить себя думать об этом по-другому?

Сойкин вызвал Канунникова, чтобы сообщить ему о принятом заочно решении, которым Егор рекомендовался руководителем жюри заводского смотра рационализации. Сойкин ждал, что скажет Канунников на это решение. На партбюро Егора не пригласили, было заранее обговорено, что поведет эту работу Неустроев. Но уже в ходе заседания директор изменил свое мнение и предложил утвердить Егора. А почему бы и нет? Неустроев пусть съездит в Ленинград, от греха подальше. Канунников теперь оседлый человек, а оседлость требует полной занятости. Посмеялись и утвердили Егора заочно. Егор ничего этого не знал, но от партийного поручения, конечно, не отказался. Почему он должен отказываться?

И не стоило обижаться на «забывчивость» секретарши, не известившей его. Егора тянуло рассказать Сойкину обо всем, что происходит с ним, хотелось услышать чье-то слово со стороны, ведь ни в чем человек не бывает так беспомощен и раним, как в личных своих делах, хотя он и знал, что никакой Сойкин, никакой друг не мог бы стать на его место полностью, потому что у каждого это бывает по-своему, и люди могут руководствоваться в таких случаях лишь стандартами, с небольшими поправками, подходящими и неподходящими для всех, как популярные брошюры о любви и дружбе. И хотя Егор это знал, все же его тянуло с кем-то поговорить, на чьем-то отношении проверить себя, ведь спор с самим собой — это все равно, что игра с самим собой в шахматы — не проиграешь, и не выиграешь. И хотя ему непременно надо было поговорить с кем-то, но Сойкину он ничего не сказал: было стыдно. А раз стыдно, значит, не верил в то, что тот поймет его.

Егор вернулся в пагоду. Иван сообщил, что его вызывал директор: какое-то срочное дело. Егор сел к столу и, почувствовав, как загорелись щеки, закрыл лицо ладонями.

— Сходи ты, Иван, — сказал он, отнимая от лица руки. — Скажи, что я еще не вернулся от Сойкина. Что-то со мной плохо. — И почувствовал, что лицо постепенно холодеет: от него отливала кровь. Всякий раз, когда Егор мысленно представлял, как он встретится с Романом, он ощущал на щеках дыхание холода. Холод распространялся на все лицо, начинало ломить затылок.

— Но ведь там может быть технический вопрос? Инженерный?

— А что, ты не сможешь решить? — вдруг озлился Егор.

Иван пожал плечами, постоял, раздумывая, Егор попросил его:

— Ладно, сходи еще раз к директору. Дай мне прийти в себя.

— Ну, приходи. Да, — протянул раздумчиво. — Вижу, командировки и на самом деле тебя попортили.

— Ничего ты не видишь, Иван. И учти: ты слишком прямолинейно судишь о людях. Этого у тебя никак не отнимешь.

— А я это и не отдам никому.

— Ты хочешь видеть человека в идеале, а человек-то… — Егор остановился, вспомнив, как Нина звала его не иначе, как Человек и даже в письмах не называла его другим именем… — А Человек-то, — и он подумал о Романе, — он разный.

— Разный, потому я и хочу его видеть в идеале. А чем же еще его измерять? Идеал — это и есть наш человеческий микрометр.

— Вот видишь, где твоя прямолинейность!

— Слушай, Егор, иди сам к Роману. Иди и доказывай, кто и что ты, — рассердился Иван, хотя сердиться он, как всегда, не умел.