Полынная звезда - [22]

Когда же прибыла первая весть о том, что король погиб в случайной стычке… и бывшие противники, а ныне союзники привезли мне кольцо с его личной печатью, прося дать им пристанище на моей земле…

Нет, тогда ещё не произошло непоправимого. Оно случилось, когда король воскрес из мёртвых и поверил клевете на меня и на Гуинивир. Когда он пошёл войной на тех, кого я хотел привести к подножию трона и даровать им земли для поселения.

Мы терпели поражение за поражением, и безысходность лишь сплачивала ряды – пока я не отпустил от себя тех, кто сумел уцелеть. Тех, кого не знали в лицо или считали недостойными королевской охоты.

И когда уже не стало чистого воздуха для дыхания, я сказал королеве:

– Нет смысла умирать невиновными. Твой супруг сам всё погубил, как и было предрешено. Погублю и я себя.

Это случилось в заброшенной усадьбе посреди леса, такого болотистого и непролазного, что королевский отряд не осмелился пойти на штурм глубокой ночью. Лишь утром были пущены на гонтовую крышу стрелы, обмотанные горящей паклей, и в их свете люди короля бросились в последнюю атаку.

– Уходи отсюда, тебя согласны принять и простить, – сказал я моей возлюбленной. – Монастырь лучше костра.

– Недостойно нас обоих – просить пощады, – ответила Гуинивир.

Нет, я не осмелился избавить её от огня. Это сделал кто-то из арбалетчиков. И тогда я вышел из дверей с обнаженным мечом в руке и принял бой. А с кем – я не видел.

– Легенда говорит, что король Орсен погиб от твоего удара.

– Наверное, – сказал я. – В чьих-то доспехах я свой клинок уж наверняка оставил – отчего бы и не в его собственных? Потом мне пришло в голову, что надо вынести тело Гуинивир из дыма и пламени, чтобы похоронить достойно. А вот лица того, кто отомстил безоружному и перенял королеву из его мёртвых рук, я не запомнил.

– Так вы отпустите мне грехи, Блэз? – спросил я после паузы.

– А вы этого действительно хотите? Нет, потому что не имею права. Я ведь, собственно, расстригся, чтобы стать живописцем. Выговорились – и то благо. Но вот что: приходите завтра к утренней службе, я собираюсь прочесть проповедь. И приводите всех, без различия вероисповеданий. Можно и с домашними животными, у кого есть, – чего уж там чиниться.

Конечно же, они пришли все. Наш мирок тесен.

Блэз поднялся на кафедру как был – только что снял и свою несуразную шапку, и повязку – отчего стало видно, что вместо левого уха у него дыра со стянутыми краями.

И вот удивительно! Я не помню в точности, о чем он говорил, да и все мы, я так думаю, не уловили ничего помимо финала.

– Все люди полагают, что небо далеко от земли, – сказал он тоном, в котором пафоса не было и на гран. – А ведь оно как туман или воздух: слои сгущаются и приобретают окраску, а вблизи незаметны. Все мы ходим согнувшись и боимся распрямить спину. Так посмотрите вверх хоть сейчас!

Кажется, мы и в самом деле одним согласованным, как в танце, движением задрали головы туда, где смыкались своды из бледного золота, неотличимые от пелены облаков. Но внезапно подул тёплый вихрь, разогнал их, подхватил наши пустые оболочки и ринулся дальше.

Мы ничего не делали – только смотрели в немом восторге. А ветер перелистывал страницы пейзажей, любую из них можно было остановить и жить в ней. Мир пронизан был томительным ощущением счастья, и каждое из окружающих лиц тоже было как остановленное мгновение, как летящее мимо мановение блага…

И настало время, когда вселенная пролистнула себя до конца – и мы предстали перед Королём и его войском; это был мой король – и не мой, знакомое мне войско – и вовсе незнакомое. Стройные ряды всадников и пехотинцев, развёрнутые стяги и сияющие зеркала доспехов, ржание и звон – всё было почти как в тех моих видениях, которыми я ни с кем не делился. Только сейчас нам махали руками и смеялись, приветствуя.

– Тангата, – крикнул Эуген. – Брат, я иду, слышишь?

– Погоди, мальчик, я с тобой, – Мансур подхватил его под локоть рукой в охотничьей перчатке с раструбом, и оба стали пробиваться сквозь ликующую толпу туда, где стремя в стремя со стройным всадником в вороных латах восседала закованная в серебро фигурка амазонки.

– Ида. Моя Ида! – крикнула Ромейн. И ринулась туда без оглядки.

Паладин в доспехах и рогатом шлеме диковинного вида, куда больше похожий на жука-рогача, чем на обыкновенного человека, обернулся на её истошный вопль…

– Это мой данна, – тихо проговорила Маннами.

И посеменила по мягкой траве как была босиком, соблазнительно сверкая голыми пятками, а всадники почтительно расступались перед обильным шелестом золототканой парчи.

Тогда Верховный Король, наконец, заметил меня.

– Ты неплохо потрудился, сынок, штопая чужие дыры. А есть ли что тебе сказать в своё собственное оправдание? – пророкотал он.

– Может быть, и есть, но искать эти слова я не стану, – ответил я. – Одна смерть покрыла другую, только отчего-то я не вижу рядом с тобой королевы. Возможно, она пребывает в иных краях, кои поистине можно счесть блаженными; и хотя нельзя зачеркивать сделанное и менять человека на человека – вот, смотри.

И вывел перед королевским войском мою Харуки.

– Нет во всех обитаемых мирах никого, сравнимого с нею по гордости, уму, красоте и изяществу. Никто не смеет овладеть ею против воли. Вот подруга, достойная тебя, – если ты сумеешь склонить к себе её сердце.