Полынь на снегу - [61]

— Как кто? Ткачев Лева! Лев Иваныч, инженер-технолог. Только не он со мной, а я рядом с ним, — поправил Каганов, — это не одно и то же, понял?

— Не очень, — сознался Слободкин.

— О Ткачеве когда-нибудь узнает весь мир. Он тут под бомбами до такого додумался — закачаешься! Изобретение века!

— Теперь уж совсем непонятно.

— Видел ли ты, чтоб в плохую погоду во время ночной бомбежки навстречу «юнкерсу», несущему бомбы, поднимался истребитель?

— Видел «ЯК-1».

— Правильно, отдельные случаи есть, не спорю. Но при нынешнем уровне техники истребитель, даже самый первоклассный, ночью почти беспомощен. Все гироскопические приборы, какой бы идеальной конструкции они ни были, обладают существенными погрешностями. Давно уже возник вопрос: может ли летчик без ориентации на небесные светила и земные ориентиры получать точные показания горизонта, азимута, скорости, местоположения своего самолета? Оказывается, может! Теоретически это Ткачевым уже обосновано на все сто, дойдет дело и до практики. Ты понял, Слободкин? А ты, Зимовец?

— Только самую малость, — сказал Слободкин.

Зимовец покачал головой.

— Одним словом, будут, ребята, наши истребители летать и драться в любую погоду, в любых условиях! А больше ничего сказать вам не могу. Штука эта, понятное дело, строго секретная. Так что сугубо между нами. — Каганов внимательно посмотрел на приятелей — сперва на одного, потом на другого. — Усвоили?

— Это понять в состоянии. Верно, Зима? — спросил Слободкин.

— Вы хорошо объяснили, научно, — согласился Зимовец. — В любую погоду летать и драться — это здорово! Мечта каждого летчика, по-моему. Вы не слышали, как они зубами скрипят?

— Кто? — удивленно спросил Каганов.

— Ребята с «ястребков». Со мной лежал один в госпитале. Все мне спать не давал по ночам. Растолкаю, бывало, его: «Не скрипи, говорю, страх берет». Он полежит-полежит тихо — и опять как ножом по сердцу. Утром бледнющий, словно его только что привезли, а уже месяц со мной валяется с лишком. Врачи головами качают, понять ничего не могут. «Что, говорю, с тобой, кореш?» — «Сон, отвечает, страшный видел. Будто подняться никак не могу». Я ему в ответ: «Плюнь ты на все, подымайся, ходи, тебе ясно сказано — можно!» А он: «Встать-то дело нехитрое. Покурю вот и встану. Взлететь не могу, понимаешь? Они в любую ночь надо мной бомбы волокут на Москву, а я к земле приколочен. Командир полка сам решает, кого выпускать и в какую погоду…»

— Вот-вот, — оживился Каганов, — таких «приколоченных» сколько угодно. Летчики-то они прекрасные — техника от них отстает. Сейчас на заводе все это поняли. Заработала мысль как никогда. Одних рацпредложений гора! Разбирать не успеваем в БРИЗе. Двое рабочих на сборке новый способ нанесения светомассы придумали — поразительный! Ни ударов, ни воды не боится, никакая коррозия не берет. Простые рабочие.

— Жоголев и Ручьев, — уточнил Зимовец.

— Правильно, Николай Васильевич Жоголев и Николай Емельянович Ручьев. Их теперь все на заводе знают. Сам директор при встрече земной поклон отвешивает. Из главка телеграмма пришла — поздравляют, премируют, желают новых успехов. А что до Ткачева, то он вообще голова. Когда-нибудь это все узнают и оценят. Но вернемся, что называется, с небес на землю. На чем мы остановились? Ах, да, на заметках в газетах…

Зимовец перебил Каганова:

— Теперь Слобода письма начнет получать от девчат. Со всего Советского Союза! Получаешь уже? Признавайся.

— Письма?.. — многозначительно переспросил Слободкин и с укором посмотрел в глаза приятелю.

Ничего не подозревавший Каганов рассмеялся.

— Какая-нибудь энтузиастка уже ходит сейчас вокруг завода. Берегись, солдат, опомниться не успеешь, в женихи попадешь.

Зимовец, видя, что Слободкин нахмурился, заговорил о другом:

— Савватеев справлялся о тебе несколько раз. Ты ему кружок парашютный обещал организовать?

— Обещал.

— Желающих, говорит, много. И ребята и девчата записываются. И комсомольцы, и беспартийные…

— Я свои обещания привык выполнять, — хмуро сказал Слободкин.

— А ты не злись. Все, что было в моих силах, я сделал. Весь обком на ноги поставил. Весь сектор учета. Ищут.

— Так кого же все-таки? Обком? Или сектор?

— Я сказал уже тебе — злиться не на кого.

— В кружок-то хоть записался по крайней мере?

— Запишусь.

— Вы о чем, братцы? — спросил ничего не понявший Каганов.

— Кружок парашютистов будет у нас на заводе. Слободкин — руководителем.

— А… Ну что ж, неплохо, отлично даже…

— Товарищ мастер! Вас главный диспетчер вызывает! — крикнула какая-то девушка, выбежавшая им навстречу из-за штабелей ящиков.

Каганов устало вздохнул.

— Никогда не дадут поговорить спокойно. Так вот, Слободкин, кружок дело все же десятое. Во-первых, станок, во-вторых, станок, и, в-третьих, тоже он. Это я совершенно серьезно.

Откровенно говоря, Слободкину показались обидными эти слова.

— Неплохой человек Каганов, да узковато смотрит на некоторые вещи, — проворчал он, когда мастер ушел.

— У каждого своя забота. Первое место, которое завоевал цех, у него вот тут сидит. — Зимовец похлопал себя по загривку. — Его художник в рыцарских латах изобразил, а рыцаря этого на каждой летучке знаешь как драят? Из-под доспехов тех только перья летят! Ощиплют, как куренка, снова латы напялит до следующей летучки-вздрючки. Так что ему парашютом голову не забивай пока.