Поляне - [88]

Горазда провожали Кий с братьями, Лыбедь, Воислав, тысяцкие и многие прочие мужи полянские, в их числе немало родичей боярина. И когда скрылись за деревьями хвосты обоих коней, когда мелькнуло там, меж стволов, в последний раз рябое перо куньей шапки, у Лыбеди вдруг замерло сердце: таким беззащитным и обреченным показался ей боярин, ушедший навстречу неведомому. По своей же доброй воле ушедший пытать долю свою. Никто ведь не гнал, более того — отпускать не хотели. Сам напросился, сам настоял. Воротится ли?.. Помоги ему, Дажбог!

Ничем не выдала себя Лыбедь, простилась наскоро с братьями и спешно покинула их. Один только Щек проводил ее взором, остальные же все глядели в ту сторону, куда ушел Горазд…

В высокий и нарядный княжий терем, что на корсте над Ужом, Горазда не допустили. Горислав велел передать, что самому ему недосуг толковать о чем бы то ни было с полянским боярином, что для таких дел у него своих бояр достаточно. И пускай, уж так и быть, любой из тех бояр, который сам пожелает, примет прибывшего на своем дворе и послушает, что за нужда такая великая привела его, незваного. А уж после доложит князю — так, для интересу праздного. И подарки полянские пускай тот боярин возьмет себе — за хлопоты.

Вызвались двое — Стрелюк и Житовий. Князь Горислав разумел, что Стрелюк польстился на подарки, оттого и вызвался первым. Житовий же назвал себя, сперва помедлив, зело разумен был сей старый боярин. И князь подумал, что Житовий, как никто другой, сумеет выведать у полянина все, что древлянам надобно ведать. И подарками с князем своим поделится, пожалуй, щедрее, чем жадюга Стрелюк… Потому и решил Горислав доверить это дело не Стрелюку, а Житовию.

Тот ласково принял Горазда на своем дворе, дозволил и отроку-провожатому находиться тут же, при своем боярине.

На другой день, когда поляне отдохнули с дороги, их щедро попотчевали, после чего Житовий с благодарностью принял подарки и пригласил Горазда вместе поохотиться в окрестных лесах, чтобы там, на охоте, потолковать без помех. Однако Горазд тоже был не лыком шит и от такого предложения отказался, сославшись на чрезмерную утомленность. Житовий не настаивал.

Беседа их началась после полудня и длилась далеко за полночь. Сидели в невеликом помещении боярского дома, один на один, лишь порой входили и тут же выходили прислуживавшие им нарядные древлянские девы. Бояре потягивали хмельной мед, заедали свежим житным хлебом, копченой кабаниной и крепким луком. Беседовали тихо и неторопливо. Каждый чуял в другом немалый разум и сам старался соответственно. Однако такое старание не утомительно, когда беседуешь с разумным человеком. Куда утомительнее бывает долгий разговор с дурнем.

— Да, боярин, с дурнем толковать все одно что воду решетом носить, — соглашался Житовий. — Это ты верно заметил. Был у нас, помню, один воевода. Храбрый муж, ничего не скажешь. Бывало, в сече один на сотню шел без оглядки. Ну тут и все за ним. Оттого и стал воеводою. Да недолго был… Потому что разумом боги обделили. Так не то беда, что сам дурень. А то беда, что всех прочих дурнями обзывал. И тот у него дурень и этот, а сам — что ни шаг, то дурость. Потолкуй с таким! Эх, боярин, кабы поболее было на землях наших мужей разумных да кабы дурни вовсе вывелись… Давай выпьем с тобой за то, чтобы поболее разумных было среди нас, а дурни чтобы все повывелись.

— За такое как не выпить, — улыбнулся Горазд.

Был он, как всегда, немногословен, ликом спокоен. Больше говорил Житовий. Толковали о том о сем, к делу приступать ни один не торопился, головной разговор был впереди еще. Оба не хмелели, разума своего не теряли. Всем бы так…

— Когда муж дурень, — продолжал Житовий все о том же, — то, конечно, беда. Еще большая беда, когда дурнем окажется воевода либо боярин. Но велика беда, ежели дурень князь…

— Ну, ваш Горислав не дурень, — вставил Горазд бесстрастным голосом, то ли насмехаясь, то ли всерьез.

— Упаси Дажбог! — древлянин даже руками замахал. — Не про нашего князя речь веду. И не про вашего. И в мыслях не было.

— А бывает ли дурень князь? — усомнился полянин. — Разве изберут князем дурня? Воевода ли, боярин ли, тут всякое бывает. Но чтобы сам князь… Что-то не припомню подобного.

— Все может статься, — Житовий вздохнул, похоже, что вспомнил нечто давнее. — Всякое бывало. И всякое еще будет… А согласись, боярин, что не всякого дурня тотчас распознаешь. Иные дурни поначалу разумными видятся, даже зело разумными. Такого и могут, не распознав, князем избрать. Нет ничего страшнее, когда дурень поначалу разумным видится.

— Есть страшнее, — возразил Горазд.

— Что же?

— А то, что сам ты говорил сейчас. Когда такого дурня князем изберут.

— Благодарение Дажбогу, наши князья не таковы. Выпьем за наших князей. Чтобы здоровы были и удачливы. Только не в усобицах своих удачливы, а в совместных походах против общих недругов. Как прежде бывало. Чтобы помирились меж собою и в дружбе жили. За то пью!

Горазд осушил свой кубок и поглядел пристально на Житовия. Тот пригубил, но не до дна. И на прозвучавшее в словах полянина прямое приглашение к началу головного разговора, судя по всему, откликаться не торопился. Заговорил так, будто не слышал сказанного. Все топтался и топтался на месте. Хитрил.