Поляна, 2014 № 01 (7), февраль - [8]

— Плохо я себя чувствую, Федя.

— А… Ясно. Я тоже себя плохо чувствую. Тебе этот Гайдар сраный звонил?

— Какой Гайдар?

— Ну, не Гайдар, этот… как его… Тимур.

— Звонил.

— И что?

— Ничего. Завтра сдаю хозяйство.

— Он мне тоже звонил. Час назад. Говорит: три дня на размышление. А я знаешь, что сделал? Я его в…уй послал.

— Федь…

— Что? Опять матом нельзя? Ладно, не буду.

— С ними лучше не связываться. Ты же знаешь. Они тебя просто… замочат. Тихо, как больного бобика.

— А вот в…уй я его послал! Ясно? Это ты зря про бобика. Это мы еще посмотрим, кто Плохиш, а кто Крутой Уокер. Мне эти твои дружки — Али-Баба и сорок азербайджанских разбойников… ну, в смысле — Ахмад с Аладдином говорили, что он типа Вахин. И что Паровоз на киче прописался. Но я видел Ваху-заср…ху этого знаешь где?.. Ваха далеко, а я тут. Я с братанами в Коротеевской зеленке схоронюсь — там лес густой, как волосы у Вахи на сисях, — и буду их отстреливать по одному. Из ядерной рогатки, мл… Я им такой Курилковский джихад устрою, они у меня противотанковые рвы вокруг своих супермаркетов будут копать.

Я вздохнула:

— Федь…

— Что? Я тебе, Евдокия, точно говорю. Ты этого Тимура с его командой видела?

— Нет.

— А как ты этому Гайдару точку будешь сдавать? Заочно?

— Он завтра… то есть — сегодня в шесть приедет осматривать помещение. Я на встречу не пойду. Я уже все подписала.

Федя явно напрягся:

— В шесть?

— Ну.

— Вечера?

— Нет, утра.

— Обана. Спасибо за информацию.

— Федь, ты что?!. Федь, ты… Федь, ты не дури…

— Все нормально. Я ему устрою свидание.

— Федь… Не надо…

— С предками, сука. Значит, в шесть?

— Слушай, Федя, я тебе ничего не говорила, ты понял? И — ложись спать, Федя. Проспись лучше.

— А что ты мне говорила? Ты мне только про свою любовь к партии и правительству говорила. Я…

Я услышала, как Храп булькает. Наверное, прямо из горлышка.

— О, мл, хорошо… Хот… Я, Евдокия, ты же знаешь, обычно ровно в шесть часов со своими любимыми пуделями Тотошей и Кокошей гуляю. Около магазина «У Дуни». Знаешь такой магазин? Гуляю я там. Тотоша писиит, Кокоша какиит, мл…, а я сижу на скамеечке и «Чука с Геком» по слогам читаю, мл… Вот такое совпадение. В шесть часов. В шесть нуль-нуль.

В трубке опять забулькало:

— Ххот… Они тебе хоть денег-то дали?

— Нет. Говорят, дадут потом…

— Ясно. По жопе долотом. Ладно. В шесть так в шесть. Ты не бэ, я их по пути подловлю: магазин твой будет чистый. Пока.

— Федь…

Но трубка уже гудела.

Так. Это что же получается? То, что Храп, уже разогретый, с пацанами сегодня что-нибудь устроит — в этом у меня не было ни малейшего сомнения. Значит, я тихой сапой этого Тимурыча подставила под обдолбанного Храпа? Так это же хорошо! Туда ему, сволочи, и дорога. Неужто я стала… как это называется?.. Наводчицей? Заказчицей? Плевать мне, как это называется. Есть все-таки в мире справедливость, а? Евдокия Ивановна? И двадцать лет ждать не надо, а? Есть правда на земле и выше? А? Хорошо, есть. Что дальше? Дальше, дальше… А дальше — надо сейчас же собираться и ехать. Куда? К маме в деревню, куда ж еще?

Я стала быстро собираться. Последние пять тысяч лежали у меня дома. В шкафу. Потому что я их сняла со счета, чтобы расплатиться с пивными дядьками. А дядьки отменились. Вот они: последние мои денежки. Энзэ… Дура, я дура… Вкладывала в дело. А дело лопнуло. На банковском счете у меня оставалось долларов сто, не больше. Да еще семь тысяч рублей в кошельке.

Пять тысяч долларов я взяла с собой. Это была пачка почему-то из пятидесятидолларовых купюр, перетянутая классической черной резинкой. Толстая пачка. Толстая резинка. «И я тоже — толстая», — подумалось. Я положила пачку в целлофановый пакет. Пакет попыталась запихнуть в дамскую сумочку. Не вышло. Тогда я закопала деньги среди вещей в спортивной сумке. Много вещей я брать не стала. Надела джинсы, куртку, кроссовки. В деревне-то много ли нужно? На сборы ушло минут двадцать. Дело приближалось к часу ночи. К маме, к маме! Около двухсот километров. Часа четыре в дороге. Можно и за полтора, но я же без мигалки. Если все сложится хорошо, часов в пять буду на месте. Недельку отлежусь, а там посмотрим.

Я вышла в серовато-грязную ночь с большой спортивной сумкой через правое плечо и с маленькой дамской через левое. «Патронтаж неудачницы», — сформулировала я для себя. Села в «Ниву». Накрапывал мелкий октябрьский дождик. Большую сумку бросила на заднее сиденье. «Ну, подружка, не подведи…»

Машина завелась сразу. «Молодец, подружка…» Я проехала по битому асфальту мимо пятиэтажек. По полуслякоти-полугальке, вразвалочку, протряслась мимо длинного забора хлебозавода. Потом пошли рабицы, дощатые заборы. Затем — плетни. Галька кончилась, осталась размытая колея. Я свернула с разбитой колеи прямо в поле. Наперерез. По довольно твердому, с дерном полю через пять минут я выехала прямо на местную дорогу. Вот и все. Еще минут десять — и шоссе. Я негромко включила радио. Там пели советскую песню о главном: «Мой адрес не дом и не улица…» Актуально.

Теперь — только белесые пятна от фар на асфальте впереди и дворники-ходики: туда-сюда, туда-сюда… Слушать песни. Курить. И думать о чем-нибудь хорошем. Только о хорошем и главном. О маме.