Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды - [99]

Будь у нее подросток сын, она послала бы его на базар, а сама осталась бы дома, но послать ей положительно некого. Дочь была замужняя, умерла; сын был, ушел работать поденщиком в Ташкенте и пропал без вести; был муж, умер несколько лет тому назад, оставив ей крошечный дворишко, в котором живет она изо дня в день, наедаясь досыта лишь в редких, исключительных случаях, да и то не дома, а где-нибудь в гостях, на поминках, на праздниках, где ее угощают в качестве нищей. Как не умирает она с голоду, известно одному Аллаху. Поистине, Аллах велик, и чудны дела Его. Он акбар (великий); Он рахман (милостивый); Он хи (сущий)[420]; Он дал ей силу приучить свой организм питаться в течение суток одной лепешкой и несколькими чашками того, что она называет чаем, и что, в сущности, есть отвар ей лишь одной известных трав. Судите сами, что было бы с ней без Аллаха.

Но пойдемте, читатель, дальше по базару; не стоять же нам здесь, перед этой старушонкой.

Толкотня страшная. Вот ряд с тюбетейками. Лавки маленькие; передние фасы, как и у всех вообще здешних лавок, открытые; поверх кошей, постланных на полу, разложены ряды разноцветных, черных, красных, синих и лиловых тюбетеек, расшитых цветами. Продавцы чинные, опрятные; около каждой лавочки народ; мальчишки ковыряют в носу и смотрят на красные тюбетейки; дальше чай, сахар, подносы и фарфоровые чайники. А вот и красные ряды. На перекрестке, вдоль лавок, расселось несколько женщин с вышитыми платками и кушаками. Вот хорошо одетая сартянка дробной, плавной походкой плывет мимо лавок с ситцами и робко оглядывается по сторонам. Она совсем молоденькая. С год тому назад ее отдали замуж. Сегодня, отпросившись к матери, она улизнула на базар; больше всего ей хотелось взглянуть на ситцы и лавочки аттаров, продающих пуговицы, тесьмы, зеркальца, запонки и другие блестящие мелочи. Если бы вы знали, как стучит у нее сердце от страха встретиться с отцом или мужем, которые наверно узнают ее и по калошам, купленным еще так недавно, и по паранджи. Она хотела надеть чей-либо чужой, но взять его было не у кого, и потому пустилась наудалую. Повернем за ней направо, мимо ситцев, разноцветных платков, канаусов, атласов и других материй, к аттарам. Проказница перешла на другую сторону и рассматривает бусы, а мы остановимся вот у этой лавочки. У переднего ее фаса между бусами, нитками кораллов, пуговицами, пузырьками, ящичками с cерой, квасцами и кусочками каких-то корней сидит молодой красивый сарт. Он сосредоточенно смотрит куда-то в сторону, стараясь не глядеть на старуху, которая долго стояла перед ним, но, устав стоять, присела на корточки. «Так что ж, возьмете, что ли?» – слышится из-под порыжевшего от времени и сильно иссекшегося волосяного чим-бета. Сарт молчит и смотрит в сторону. «Ей-богу, я в прошлом году сама купила по 40 к. золотник. Дайте по 30 к.». – «По 20 к., больше не дам». – «Боже мой! Боже мой, что мне делать! Хоть по 25 к. дайте». – «Ну, ступай, сказал, больше не дам – чего торгуешься». – «Возьмите, возьмите, коли не хотите прибавить», – и рука с кораллами протягивается к сарту.

Рассказывать ли вам, читатель, что такое происходит здесь? Говорить ли о том, как сегодня утром эти кораллы были сняты с дочери; как плакала девочка, расставаясь со своим единственным украшением, которое год тому назад покойный отец подарил ей к празднику? Нужно ли говорить, зачем все это было сделано? Конечно, нет. Скучно все это. Уйдемте отсюда. Вон на углу чайхана. Несколько расфранченных бай-бачей (молодых купчиков) сидят на ковре. Перед ними – поднос с лепешками, фисташками и изюмом. Хорошенький батча наливает из медного чайдуша в чашку чай и подносит каждому по очереди. Батча кокетничает и строит глазки. От него берут чашку, заставив его пригубить. Один из присутствующих всматривается в толпу, прищуривает глаза и медленно, как будто оправляя на себе халат, прикладывает правую руку к левой груди. Он узнал в толпе одну из знакомых ему кокоток и делает ей хушамат; она быстро проходит в своем нарядном, блестящем на солнце, светло-сером паранджи и осторожно оглядывается в сторону чай-хань،. А вот в толпе идет худой, угрюмый сарт и вполголоса разговаривает сам с собой. Остановился, не обращая внимания на то, что его толкают со всех сторон, выложил из кожаного мешочка, болтающегося на кушаке у левого бедра, несколько медных и серебряных монет на ладонь левой руки, осмотрел их, сосчитал, потыкал каждую указательным пальцем правой руки, осмотрелся зачем-то по сторонам, сложил деньги опять в мешочек и пошел дальше. Он ткач; он только что продал вытканную им за неделю материю, получил 1 рубль чистого барыша и идет теперь в капан (хлебный базар). На этот рубль он должен купить кусочек мяса, кусочек сала, несколько фунтов рису, чечевицы и муки, моркови, луку и дров, а жена его должна будет позаботиться о том, чтобы всего этого хватило им с двумя детьми на целую неделю.

Сколь хорош и поучителен этот базар! В нем жизнь или, по крайней мере, драма жизни, та живая, правдивая драма, которой не увидишь ни на каких подмостках, ибо на них наука драматического искусства не пускает те типы, которые во всей жизненной наготе мы видим здесь. Здесь все, и куски ярко-блестящего атласа, и отрепья старого, истасканного