Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды - [98]

Дело доходит чуть не до драки, пока, вдоволь наругавшись, муж не набросит халат и не отправится за листьями или, точнее, за пучками тутовых ветвей. Сарты рассказывают, что лет 13–15 тому назад был год, когда тутовые ветви, вследствие каких-то причин, вздорожали до небывалой степени. Уверяют, что никогда, ни после, ни прежде, не было такого числа разводов, как в это памятное всем и злополучное лето.

Шьют туземные женщины очень плохо и крайне небрежно. Большинство шьет все вообще швы вперед-иголку; запошивка и строчка бахыя встречаются только на одних лишь шелковых рубахах. Низы женских рубах, особенно в кишлаках, не подрубаются, а только обметываются. За шитье халата или одеяла на заказ в среднем берется около 20 к.

Женщины, специально занимающиеся шитьем халатов и одеял, продаваемых на базарах, сшивают в день не более одного халата или одного же одеяла.

Вышивание шелками тюбетеек, головных платков и кушаков гораздо и прочней, и изящней всякого другого шитья. Часто встречаются тюбетейки, сплошь вышитые очень мелким и изящным узором. По большей части это цветки и листики самых разнообразных цветов и форм. Такая тюбетейка продается обыкновенно не дороже 1 р. 50 к., а за вышиванием ее женщина сидит не менее 45 дней. Приготовление тюбетеек никогда почти не является здесь специальностью; им занимаются между другим делом. Так, например, прясть нитки по пятницам считается грехом, а потому многие женщины по этим дням вышивают тюбетейки.

Что же касается до вышивания платков и кушаков, то есть женщины, занятые этим делом специально. В неделю они зарабатывают обыкновенно не более 80 к. сер. (Около 40 к. стоит кисея на платок и шелк, а вышитая дурия продается не дороже 1 р. 20 к.)

Участие женщины в земледельческих работах крайне незначительно. Вместе с детьми, подростками, она принимает участие лишь в сборе дынь и коробочек хлопчатника, а в бедных семьях еще и башака, колосьев, остающихся на поле после жнитва. В некоторых местностях женщины же собирают чечевицу-маш и ясмык (последний сорт – плоская красная чечевица). Никогда не приходилось видеть женщину с серпом или за плугом, и раз только был встречен случай, когда жена выносила вместе с мужем на носилках навоз со двора в хаят (огород), бывший при доме; случай этот был встречен в Нанае, где большинство женщин, наполовину киргизки, не прячутся от своих односельчан.

Работая в поле и завидя проходящего или проезжающего постороннего человека, сартянка или набрасывает на голову платок так, чтобы не было видно ее лица, или же, не довольствуясь этим, присаживается на землю и отворачивается лицом в сторону.

У сартов не принято заставлять женщину производить какие бы то ни было тяжелые, черные работы, а потому такие случаи, как помощь мужу при кладке глинобитных стен и пр., можно встретить очень и очень редко, среди наибеднейшего кишлачного люда, где женщина привычней к работе, чем в городах, и то не иначе как на внутреннем дворе. В некоторых кишлаках Наманганского уезда, ближайших к горам (Нанай, Кук-яр, Кызыл-язы, Ахтам), где, за отдаленностью базара, тануры для печения хлеба делаются на дому, в бедных семьях женщины иногда пособляют мужьям и в этой работе. Устанавливаются же тануры всегда почти самими мужчинами. В тех случаях, когда женщина принимает участие в одной из подобных работ, она делает это всегда по своей доброй воле. Никогда не приходилось не только видеть, но даже и слышать, чтобы муж приневоливал жену к такой работе, которая не входит в круг ее исконно-обычных занятий. Можно думать, что основной причиной этого служит дошедшая до максимальных размеров привычка согласовать свою жизнь с обычаем – расмом, в основе которого, как известно уже читателю, лежит тот же ислам.

Выше мы сказали уже, что не только все состоятельные женщины, но даже и большинство тех бедных, которые имеют мужей и достаточно взрослых сыновей (свыше 10–12 лет), избегают сами ходить на базар, посещение которого считается для них неприличным. Тем не менее в базарный день женщин здесь немало.

В переулочке, пустынном в обыкновенные дни и набитом в базарные и конным, и пешим людом, стоит несколько десятков женщин в серых и синих, затасканных и отрепанных паранджи с мотками пряжи в руках. На углу, прижавшись к стене и присев на корточки, в таком же отрепанном паранджи сидит маленькая, сгорбленная старушонка; на коленях у нее широкая, плоская корзина с лепешками, поверх которых наброшен красный, затасканный и засаленный дастархан; о том, что она старуха, вы узнаете по морщинистым сухим рукам со скрюченными пальцами. Мимо нее проходит молодой парень с такой же корзиной на голове и во всю глотку орет: «иссык» (горячие), привлекая этим возгласом покупателей. Старушонка сидит молча, ибо ей не только кричать, но даже и говорить громко на улице и грешно, и зазорно; она женщина, заифкши, заиф (что по-арабски значит – «слабый», «беспомощный»). Идете вы мимо нее и невольно думаете, не для нее ли, именно для этой седой, сгорбленной старушонки был пригототовлен сей многозначительный термин, поистине она заиф. Очень возможно, что она просидит молча здесь, в уличной грязи, и лишь к вечеру успеет продать свои 20 лепешек, выручив на них каких-нибудь 10–15, много 20, копеек чистого барыша.