Полутьма - [37]

Тен Ли сидела в кабине управления в позе лотоса, вывернув грязные подошвы ног кверху и сложив указательный и большой пальцы рук в колечки. Ее открытые глаза были устремлены на него.

Беннетт прислонился к стене, сполз вниз и сел на корточки. Он чувствовал себя смертельно усталым, не способным ни на какие эмоции. Ему лишь хотелось понять, что выражает бесстрастный взгляд Тен Ли. Он пытался найти в нем хоть какие-то следы осуждения или сочувствия.

— И что дальше, Тен? — спросил он.

Тен Ли выразительно передернула плечами и вновь замерла в своей лозе.

— У тебя есть выбор, Джошуа. У нас всегда есть выбор. Именно от того, какой выбор мы делаем, зависит наша самооценка.

Он устало покачал годовой:

— Я ни черта не понимаю, Тен Ли. Разве у меня есть выбор? Какой?

— Я сделала копию прежней программы Эллы. Можешь взять ее у меня и возобновить отношения с голограммой. А можешь пока оставить мне ее на сохранение. Сам выбирай. Я не хочу тебя убеждать и уговаривать. Как решишь, так и будет.

Беннетт понурил голову:

— Я не знаю. Просто не знаю.

— Тогда иди, Джошуа. Потом решишь.

Тен Ли закрыла глаза и погрузилась в медитацию.

Беннетт, посидев с минуту, заставил себя встать и быстро пошел по коридору к помещению с камерами анабиоза. В ушах у него звучали слова Тен Ли, требовавшей принять решение. Беннетт знал, что он должен сделать, очень хорошо знал, но у него не хватало духу с этим смириться. Слишком трудно сломать старую привычку.

Он лег в камеру, закрыл глаза и отдался забвению.

На сей раз во время пробуждения ему привиделся огонь, а за языками пламени — лицо Эллы. Она смотрела на Беннетта и звала его. Беннетт протянул руки к ее иллюзорным пальчикам, но как только он до нее дотянулся, Элла отдалилась и исчезла, грустно улыбнувшись ему.

Беннетт проснулся весь в поту, слыша ее голос, зовущий его но имени. Он резко поднял голову и сед на край камеры, массируя руки, чтобы вернуть им чувствительность. Через несколько минут образы в его мозгу растаяли, словно их вне было. С каждой секундой ему становилось все труднее вызвать их в памяти. Он пошел в душ со смутным ощущением потери, гнездящемся где-то в глубинах подсознания.

Умывшись, Беннетт пошел в кабину управления. Он знал, что застанет там Тен Ли, и решил не уклоняться от встречи. Нотам был только Маккендрик, лежащий в инженерском кресле. Магнат выглядел изможденным; казалось, несколько месяцев в криогенной камере состарили его, хотя Беннетт прекрасно знал, что Маккендрик не постарел за время полета ни на секунду.

— Где Тен? — спросил Беннетт.

— У себя в каюте.

Маккендрик поднял спинку кресла в сидячее положение. Беннетт присел на краешек кресла.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Маккендрик. Беннетт покачал головой:

— Я и не думал, что анабиоз отнимает столько сил. У меня такое чувство, будто я перенес сложную операцию.

— То, что, произошло с нами, почище всякой операции, Джош. Нас заморозили, в нас несколько месяцев поддерживали жизнь сложные системы, а потом нас оживили. Неудивительно, что мы чувствуем себя куском дерьма.

Беннетт улыбнулся:

— А ты как?

— Жить буду. — Маккендрик посмотрел на него и рассмеялся. — По крайней мере еще немного.

Беннетт заметил, что Маккендрик держит в руках фотографию. Старик молча смотрел на нее, когда Беннетт вошел. Маккендрик протянул ему снимок. На фотографии была жена Маккендрика Нахид, сидящая на пороге большого колониального дома и улыбающаяся в камеру.

— Я тоскую по ней, Беннетт, несмотря на то, что прошло уже двенадцать лет. Когда нам сказали, что сделать ничего невозможно, я вложил деньги в разработку криогенных камер, которые могли бы спасти людям жизнь. Я хотел, чтобы больных можно было заморозить на неопределенный срок, пока не будет найдено лекарство от их недуга. Но это, естественно, оказалось утопией, хотя мои ученые немного раздвинули временные границы. Теперь в межзвездных полетах можно находиться в состоянии анабиоза целый год, прежде чём живые ткани начнут деградировать. Двенадцать лет назад замораживали только на шесть месяцев — но это слишком маленькое достижение, и оно не смогло помочь Нахид и миллионам других больных.

— Вы так больше и не женились?

— Я был слишком занят, Беннетт. С головой погрузился в работу — и больше не встретил такую женщину. Никто не мог заменить Нахид. Наверное, мне не надо было сравнивать, но…

— Нельзя цепляться за прошлое, Мак, — неожиданно для самого себя выпалил Беннетт.

— Пожалуй, ты прав, но порой это единственное, за что можно уцепиться. Сита, моя дочь…

Беннетт посмотрел на старика. Он залез в нагрудный карман летного костюма и протянул Беннетту фотографию молодой женщины, как видно, Ситы, очень похожей на свою мать.

Беннетт вспомнил, что Маккендрик как-то сказал, что больше не видится с дочерью.

— Я говорю так потому, что иногда в прошлом случаются события, которые очень трудно понять ив которые невозможно поверить. Тебе все время хочется, чтобы все было иначе. И ты цепляешься за прошлое, которое было до этих событий.

Беннетт помолчал, не желая принуждать старика говорить о том, что так сильно мучило его. Он сочувственно посмотрел на Маккендрика и отдал ему снимок.