Полуночное солнце - [82]

— Не забывайте своего учителя, берегите себя, вы у меня хорошие ребята.

Ученики, забыв о сдержанности, чуть не опрокинули стол, намереваясь качать Васю Подольского, но тот стал хмурым. У него заболели голова и сердце. Врач категорически запретил ему пить, если он хочет прожить еще несколько лет.

Гости пытались его развеселить, но ничего не выходило. Тогда Ефим Пырерко, всегда хмурый крепыш, почти ровесник своего учителя, принес из соседней комнаты походную кровать и, чтоб не было скучно хозяину, поставил ее рядом со столом. Он заботливо расстелил постель, раздел Васю Подольского и уложил спать.

— Так веселее будет.

Вася Подольский быстро уснул. Он проспал до обеда, не успев даже проводить своих учеников.

Теперь они работают за тысячу километров друг от друга, но маленькие антенны скрепляют их дружбу так, что они почти совсем не чувствуют расстояния, точно живут в каком-то большом городе и беседуют за одним столом. Они шутят друг с другом — «разыгрывают», как говорит уборщица на рации. Когда у Ефима Пырерко родился сын, а дочери исполнилось тринадцать лет, друзья горячо поздравляли его, чуть не сорвав передачу метеосводки с острова Рудольфа на материк. А через месяц Ефим Пырерко благодарил товарищей за посылки, за книги дочери и соски сыну. Он писал, что его дочь уже научилась выбивать две буквы по азбуке Морзе.

Вот из-за него-то, Ефима Пырерко, своего любимого ученика, и беспокоился начальник радиостанции. В течение трех суток рация в горах Пай-Хоя молчала, сколько ее ни вызывали.

Медленно течет время.

Вася Подольский подходит к щитам передатчика и приемника. Он задумчиво смотрит на золотые, синие и голубые волоски микроламп. На душе его тяжелая тоска.

Усевшись за ключ, он вызывает культбазу за Хоседа-Хардом. Ему отвечают не торопясь. Радист передает в газету статью о развале колхоза.

«Все ли так?» — спрашивает начальник рации.

«Все так», — уверенным речитативом тире и точек отвечает радист.

«До свиданья», — передает Вася Подольский и выключает передатчик.

«С Ефимом была точно такая же история, — вспоминает он. — Только Ефим не подписал под статьей своей фамилии. Статью напечатали, а счетовода колхоза арестовали. Милиция поехала за остальными. Если бы Ефим подписал свое имя, ему бы несдобровать».

Вася Подольский смотрит на часы. Половина третьего. За окном поднимается ветер.

«Антенну бы не сорвало».

И вновь включаются рубильники. Начальник радиостанции надевает наушники и ловит рацию на Пай-Хое. «В наушниках удобнее ловить», — думает он, и внезапно лоб его покрывается потом, а лицо бледнеет.

Неуверенно, тревожно несется по эфиру: точка, точка, точка, тире, тире, тире, точка, точка, точка. Сигнал бедствия: «SOS!» — «Спасите наши души!»

И враз все станции мира замолкают, прислушиваясь к этому сигналу, и только речь патера нудно и тягуче несется в эфире.

Вася Подольский подбегает к передатчику и выстукивает дрожащими пальцами: «Пай-Хой, Пай-Хой. В чем дело? Я вас слушаю. Перехожу на прием».

Но от станции Пай-Хой, врываясь в гнусавую и скучную речь патера, по-прежнему несется сигнал бедствия, выстукиваемый неуверенной рукой: «SOS! SOS! SOS!»

Вася Подольский бежит в соседнюю комнату и смотрит на карту округа. Ближайшие населенные пункты — Амдерма и Югорский Шар. Там есть радиостанции, но людей мало, и они не смогут прийти на помощь.

Он вновь садится за ключ и передает всем ближайшим станциям просьбу узнать, что случилось с его учеником. Через полчаса ему молнируют, что, кроме сигнала бедствия, рация Пай-Хоя ничего не отвечает. Радист с Югорского Шара даже усомнился в истинности сигналов: «Перепился, верно, твой ученик, ну и дурит».

«Ты сам перепился», — отвечает Вася Подольский и звонит председателю окрисполкома.

— В Амдерме есть аэросани. Пусть немедленно выедут, — говорит тот.

Вася Подольский телеграфирует в Амдерму, но аэросани, оказывается, вышли из строя, да и бензина нет.

— На собачьих упряжках выедем.

«Сейчас же», — выстукивает Вася Подольский, и голова его начинает кружиться от наступающего сердечного припадка.

Он встает и, шатаясь, выходит в соседнюю комнату. Там берет с подоконника вино в тяжелом графине; наполнив до краев мензурку, выпивает ее и стучит в стенку.

Входит хмурая девушка, оправляя на ходу расплетенную косу.

— Аня, — говорит он, — подежурьте. Пай-Хой передает сигнал бедствия, следите за ним. Будет что важное, разбудите.

— Хорошо, — говорит девушка, подходит к начальнику, укоризненно качает головой и берет со стола графин. — У вас же сердце плохое!

— Да, — говорит Вася Подольский, и голова его клонится на подушку, — мне не дожить до весны.

И припухшие красноватые веки его опускаются.

…К утру собачьи упряжки подвезли вооруженных людей на стойбище за культбазой. Вместо чумов зимовщики увидели только потухающие костры да палатку — рацию с полощущимся над нею красным флажком.

Люди вошли в палатку и тихо обнажили головы. У черного передатчика сидела маленькая девочка с заплаканным лицом. Придерживая одной рукой братишку, она выстукивала онемевшими пальцами сигнал бедствия: «SOS! SOS! SOS!»

А поодаль, у керосинки, лежал с раздробленной челюстью Ефим Пырерко, и возле него валялась изорванная в клочки статья о друзьях счетовода, готовивших кулацкое восстание.