И Нанук сама спела песню:
Там, где заря с землей встречаются,
Встретиться бы нам.
Подобно облаку над озером,
Встретиться бы нам.
Двум ветрам быстрокрылым
В высоком небе,
Встретиться бы нам.
Подобно чайкам, далеко в море,
Встретиться бы нам.
Охой!
Не до встречи нам!..
Тоскливую песню мою
Ветер унес,
Большую любовь мою
Русский увез…
В железном чуме
На большом костре
Выжгли ему глаза…
Охэй!
Черные глаза,
Охэй, иох-и,
Черные глаза,
Подобные звездам!
Знать, встретиться нам
У седьмого неба,
У великого Нума,
В стойбище правды.
Охэй!
Как тихо на всей земле —
От восхода солнца
До заката солнца!
Посреди всех тундр,
Посреди земли
Лишь могила его одна…
Как пуста земля без него!..
Как он песню мою услышит?
Оэй! Оэй! Иой!
Нум! Верни мне его хоть на миг!..
Впервые за всю жизнь слышали такую песню неняги. Самый старейший и лучший сказочник и певец освободил для Нанук почетное место у костра, но она, смущенная этим, убежала в чум Таули.
Трое ненягов сидели в чуме Таули и тихо говорили ему:
— Отпусти нас, Таули. Нам надоело убивать людей. Теперь мы проучили русских и хотим жить спокойно. Мы хотим пасти наших олешков и никогда не забудем, как много добра ты сделал нам.
— И все так думают? — с грустью спросил Таули. — Всем надоело воевать?
— Многим, — ответили неняги. — Мы рождены не для убийств и грабежей.
Лицо Таули почернело. Он вскочил со шкур и, указав рукой на выход из чума, крикнул гневно:
— Вон! Передайте всем, у кого душа ожиревших куропаток, чтобы они сейчас же покинули мое стойбище.
Неняги, пятясь, вышли. А ночью они со своими стадами покинули великое стойбище ненягов.
И впервые сомнение вкралось в душу Таули.
Обремененное многотысячными стадами, войско ненягов уже неохотно принимало сражение с русскими стрельцами. Оно тяготилось войной и охотнее занималось рыбной ловлей и выпасом стад, чем битвами.
Таули сидел у костров, мрачный, постаревший, глядел на огонь и вспоминал слова старика Окатетто: «Наши быстро забывали свои победы, и вновь приходили русские и отбирали завоеванное».
— Что нам делать, друг? — спросил он Миколу.
— Как что? — удивился Микола. — Идти на Обдорск, пока он не окреп как следует. Весной на ушкуях и стругах из Тобольска приплывут стрельцы. Надобно торопиться. Пленные сказывали мне, что в Обдорске все ждут тебя. Боятся нас.
Таули собрал старейшин, и они подтвердили слова Миколы.
Неняги двинулись на Обдорск. Вслед за ними шли многотысячные стада, и казалось, от горизонта до горизонта движутся тундровые кустарники, а не ветвистые рога оленей.
И вновь видит стены Обдорска Таули.
На высоком холме он останавливает нарты, полозья которых за время битв и походов стерлись и стали тонкими, как ладонь ребенка.
На высоком холме стоит Таули лицом к лицу с врагом, и глаза его темнеют, как небо над тундрой.
И скидывает с себя Таули белую малицу с бобровой сюмой[40] и ждет подъезжающих ненягов. Они молчаливо окружают его и тоже смотрят на город с обожженными крепостными стенами.
И встает на нарты Таули и обводит взглядом свое войско.
— Люди тундр! Оленные люди! — обращается он к ним. — Сердце мое кровью горит от злобы на это стойбище русских. Но мы много сожгли острогов, а своего не имели. — Таули помолчал и указал на крепость. — Пусть же и у нас будет свой острог с пушками и ружьями. Мы его не будем жечь, а займем его таким, какой он есть. Так ли мой разум ходит?
— Так, так! — закричали неняги.
И Таули приказал им окружить город и развести костры, а сам нарядил послов к обдорскому воеводе Тайшину. Воевода с почестями принял послов. Он угощал их водкой и не отпускал обратно.
Прошли первые сутки.
Прошли вторые сутки.
Прошли третьи.
Таули приготовился к взятию крепости. Он послал стрелу мятежа через городские стены и уже приказал разложить костры у ворот, но тут вернулись посланцы ненягов. Они передали Таули, что воевода согласен отдать ему оружие стрельцов и сдать город, если он сам пообещает не чинить смерти служивым людям, их семьям и самому воеводе.
— Пусть сначала отдаст оружие, — сказал Таули посланцу воеводы.
Посланец торопливо выполнил поручение. Вскоре из крепости русские вытащили пять саней, наполненных оружием и порохом. Вновь пришел посланец воеводы.
— Тайшин говорит тебе, — сказал он Таули, — владей городом, только не жги его.
— Смирный же стал твой воевода. С чего бы это, а?
Посланец потупился и ничего не ответил.
— Что ж, веди! — сказал Таули. — Веди в гости к своему князю! А ты останься здесь, — сказал он Миколе. — Выручай, если что…
И, отобрав двадцать самых крепких ненягов, он вместе с Пани подошел к городским воротам.
Он подходит к воротам, и они широко распахиваются перед ним, как перед именитым князем. И то, что видит Таули, наполняет его сердце гордостью победителя.
От ворот до приказа, через площадь, мимо торговых рядов постланы богатые ковры: голубые, зеленые, красные и оранжевые. Русские стрельцы, торговые люди, женщины и дети, низко склонив головы, стоят по обе стороны этой богатой тропы из ковров.
А посреди ее идет обдорский князь Тайшин. Заметив Таули, он бежит по коврам и падает у самых его ног. Он целует подол маличной рубахи Таули, его руки, огрубевшие от сражений и походов. Он заглядывает в лица Таули и Пани и торопливо говорит что-то. Он так торопливо говорит, что начинает заикаться.
