Солдат что-то проворчал и вернулся к товарищам. А Ленька тем временем успел испортить два мотоцикла. Ему понравилась эта работа. Сначала резина пружинится под острием шила, но чуть только острие заденет камеру, как она оседает и, по-комариному напевая, воздух выходит из нее. Солдаты все реже и неохотнее покидают кузницу. Они все сильнее и сильнее раздувают горн, и, когда последний исправный мотоцикл остается с проткнутой камерой, Ленька уже совсем спокойно говорит:
— Давай бомбу бросим! Вот они перепугаются-то! А? Давай бросим!
— Нет, — говорит Санек, — давай сначала испортим автомашины.
Красивая продолговатая штабная машина стоит невдалеке. Шофер спит в кабине, и руки в меховых перчатках лежат у него на руле.
Резина туго поддается под шилом. Ленька пыхтит. Он нажимает грудью на ручку шила — и воздух резко щелкает сквозь пробитую камеру. Машина оседает на один бок, и шофер просыпается. Вскоре оседает и второе заднее колесо.
«Молодец Санек», — думает Ленька и от ужаса закрывает глаза.
Шофер открывает дверцу и медленно вынимает пистолет. Он неторопливо целится в мальчика.
— Санек! Санек! — дрожат губы Леньки. — Санек! — кричит он.
Немец спускает пистолет с предохранителя и прищуривает левый глаз. Потом происходит что-то странное: немец выпускает пистолет и хватается за щеку — кровь течет по его руке.
— Бежим! — кричит Санек и хватает друга за руку. — Это я его шилом саданул!
Они скатываются к реке. Из кузницы выскакивают солдаты и отвечают на выстрелы из штабной машины. Шофер вываливается из кабины, подстреленный своими же. Он ползет по снегу и левой рукой показывает на реку за кузницей.
— Партизаны! — вздыхает он.
В лиловой мгле ничего не видно. Солдаты стреляют наугад. Они возвращаются к шоферу, но тот уже молчит. Нижняя челюсть его отвисла, как у пьяного, и при скудном свете луны поблескивают золотые зубы. Снег падает на его чисто выбритое лицо и медленно тает. Капает кровь со щеки, и снег, пропитанный ею, становится черного цвета.
— Отвоевался Ганс, — говорят солдаты и подтягиваются, завидя офицера.
Ефрейтор докладывает о происшествии. Офицер приказывает просмотреть берег реки и возвращается в штаб.
Там, где Таволга круто сворачивает к лесам, солдаты переглядываются.
— Пожалуй, там никого нет, — говорит один.
— Черт с ними! — отвечает другой. — Холодно. Погреемся вот в этой, крайней.
И они сворачивают к селу.
— К бабушке не придется идти, — говорит Санек, — видишь, там немцы нас ищут.
— Пойдем прямо в армию, — говорит Ленька, — я тебя лесом проведу. А когда придем туда, расскажем про все. И про мины, и про все. Тут совсем недалеко. Пойдем.
И они пошли прямо в армию.
Одинокая седая старуха ходила по селу. Она искала внучат. Робкая, сгорбившись, она стояла у штаба, пока солдат не толкнул ее прикладом. Отряхнув снег, она пошла дальше. Выстрелы привлекли ее внимание, но у штабной машины лежал убитый немец, а внучат не было.
Вернувшись домой, она увидела сбитый с двери замок и солдат, греющихся у печи.
— Внучат моих не видали? — спросила она, чувствуя удушье. — Вот такие. — Она показала, какого роста были внучата.
Рыжий ефрейтор рассмеялся. Ему захотелось попугать старуху. Он сделал дикие глаза, направил пистолет в грудь женщины и сказал:
— Твой мальшик мы пиф-паф!
Бабушка закрыла глаза. Она прислонилась к простенку и широко открыла рот. Ефрейтор засмеялся. К нему вернулось хорошее настроение.
— Яик дай, молока, — попросил он снисходительно.
— Молока?
Женщина вдумалась в это слово. Молоко. Она выкормила трех сыновей. Один из них стал в этой войне генералом. Он оставил ей на сохранение своего сына, ее внучонка, а пришли эти люди и убили его. Убили и Леню. Сына председателя колхоза, тоже ее внука. Так неужели она будет кормить их, убийц!
— Молока? — переспросила женщина, и злая радость мщения озарила ее. — Я не дам молока…
— Ну! — сказал ефрейтор, беря оружие.
Женщина пятясь вышла из комнаты. Она долго не возвращалась. Потом вернулась с крынкой молока. Оно было холодновато и после водки казалось прекрасным, хотя и имело странный привкус. Накинув шубу, старуха покинула гостей. Лес манил ее к себе запахами и тишиной.
Возвратилась она, когда село уже было занято нашими танками. Она посмотрела в оконце своей избы.
— Бабушка! Бабушка! — закричал Ленька.
Бабушка неуверенно вошла внутрь. На печи сидели внучата и со страхом смотрели на двух гитлеровцев, застывших в неестественных позах, с желтой пеной у рта.
— Их бабушка стрихнином угостила, — сказал Ленька. — Бр-р-р!
