Вася плыл как-то странно, боком. Левая рука его кровоточила.
— Ты не ушибся, Вася?
Вася не отвечал. Он плыл спиной к Никите, оставляя за собой кровавый след.
Никита закрыл глаза и услышал звук мотора.
«Завели уже», — подумал он, и ему стало безразлично, задохнулся офицер или нет.
Он выпустил его, но офицер уже не всплыл.
В моторку вскочили двое автоматчиков. Они оттолкнули лодку и посмотрели на мост.
— Теперь уже все кончено, — сказал Никита и удивился своему голосу. Он звучал как голос другого человека.
Моторку уже подхватило течение, когда на мосту закричал офицер. Он показывал на Никиту, на Васю, который, шатаясь, уходил в плавни. Моторка повернула к мосту, и солдаты кинулись к левому берегу.
— Кончено, — сказал Никита, и ему показалось, что он различил злорадную гримасу на лице офицера.
Но солдаты не добежали до конца моста. Резкий взрыв расколол небо, и мост, как рыжая кошка, выгнул спину и в дыму, в водяных брызгах рухнул в реку. Взрывная волна на мгновение обнажила русло и выбросила Никиту в плавни.
Он упал, оглушенный. И только когда все затихло, он почувствовал боль в ноге. Он не мог встать.
— Васенька! Корешок! — крикнул он и потерял сознание.
Очнулся он уже далеко от моста. Девушка-санитарка из партизанского отряда бинтовала ему ногу.
За эту ночь запах хвои сменился запахом машинного масла и бензина.
Бабушка сидела у оконца и видела, как постепенно чернеет дорога под гусеницами немецких танков, как звезды застилаются дымом лесного пожара и глухие взрывы орудий потрясают туманный горизонт.
— Вот так и сидит, — задумчиво сказал Ленька, — а у самой слезы на глазах. За тебя боится.
— А что за меня бояться, — сказал Санька, — кто знает, откуда я? Подумают, что я тоже деревенский.
Тепло на печи. Тараканы обнюхивают тьму длинными усами. Лунный квадратик лежит на полу, и в середине его дремлет белая кошка Маруська. Ленька задумчиво смотрит на бабушку. Жалеет ее. Его рябое лицо сосредоточенно. Он трет широко оттопыренные уши, шмыгает носом и прислушивается.
— Теперь наши бьют. Ух ты!
— И никто не узнает, что мой папа генерал, — говорит Санька, — мало ли у нас генералов.
— Он у тебя знаменитый, — вздыхает с завистью Ленька, — о нем даже в «Пионерской правде» писали.
Друзья задумываются. Прислушиваются к ночи.
Санек прижался к трубе. Бледное лицо его ожило от волнения.
— Жалко, что я здесь один. Вот если бы мне крепкого дружка! Я бы показал тогда этим немцам!
— В деревне тоже крепко дружат, — сказал Ленька. — Вот, например, партизаны.
— То партизаны…
— И я умею дружить, — обиделся Ленька, — я даже немца не побоюсь, если друг хороший попадется. Пусть меня на самые мелкие кусочки порежут, пусть в меня разрывной пулей стреляют!.. Не веришь? Да?
— Ты хлипкий какой-то, — вздохнул Санек, — несмелый. А вот были люди такие — карбонарии. Так они друг за друга жизнь могли отдать. Они мечтали освободить народ. И когда одного мальчика-связиста поймали жандармы и начали пытать, он только молчал, а умирая, крикнул: «Да здравствует свобода!» Вот мне бы такого друга.
— Возьми меня в друзья, — попросил Ленька, — я что хочешь подарю тебе за это. У меня даже граната есть. Взаправдашняя. И потом кинжал. Немцы в нашей избе позабыли.
Санек задумался. Бабушка по-прежнему смотрела в окно на лиловую тьму и плакала.
— Знаешь что, — прошептал Санек, — а шило у тебя есть?
Ленька рассмеялся. Шило! Да он дюжину их найдет!
— Конечно, есть. От дедушки осталось. В наследство. И даже стрихнин есть — волков травить. Яд такой. У меня дедушка любил охотничать. Всем нам шубы из волчьих шкур понашивал.
— Ну, стрихнин-то не нужен, — сказал Санек, — а шило возьми. Оденемся. Будто на двор пошли.
— Бабушка, мы до ветру, — сказал Ленька и торопливо вышмыгнул в дверь.
В амбарчике, за столярным верстаком, он отыскал два больших шила, а в стружках — гранату.
— Подарить тебе? Бери. Мне вовсе не жалко.
Санек спрятал гранату и взял шило. Он посмотрел на небо и нахмурился. Светло очень.
— Ничего, вон тучи плывут, — сказал Ленька. — Как только они закроют луну, мы и пойдем.
— Скоро наши наступать будут, — убежденно произнес Санек. — Немцам плохо здесь. Они мерзнут.
— Я тоже немного озяб, — сказал Ленька, — только я умею греться. Потру лицо варежкой — и все пройдет.
Они помолчали, пока снежная туча не закрыла луну. Ветер донес до них горький запах сожженного леса. По снегам ползли тени, и в светлых пятнах на востоке передвигались маленькие точки.
— Дорогу и поле минируют, — сказал Санек. — До весны отсидеться думают. Пойдем, что ли.
Хоронясь в тени изб, они прошли здание правления колхоза. Там стоял немецкий штаб. За кузницей стояли мотоциклы, а еще дальше — танки. В кузнице грелись солдаты, они раздували горн и украдкой от своих офицеров пили водку.
— Смотри, как надо — прошептал Санек и проткнул шилом камеру мотоцикла, прислоненного к кузнице.
Тонкий свист освобожденного воздуха напугал его. Руки тряслись. Сердце стучало, но он все-таки не отошел от мотоцикла до тех пор, пока не проткнул и вторую шину, и запасную камеру на коляске.
Можно было ползти к следующему мотоциклу, но дверь кузницы скрипнула и на пороге показался солдат. Он внимательным взглядом окинул машины, и в эти секунды Санек перестал дышать. Он прижался к углу кузницы и почувствовал, как громко стучит его сердце: тик-так, тик-так.
