Полуденные сны - [25]

— А хозяин найдется? На него небось и документ имеется.

— А кто видел? Ты не видела, я не видела-значит, и не было ничего.

— Так-то оно так, — засомневалась Паша в косынке. — А что дашь? — все же поинтересовалась она на всякий случай. — Слушай, а воротничок жемчужный отдашь? Страсть как мне нравится… Отдашь?

— Отдам, отдам! — обрадовалась толстая женщина. — И водки поставлю, скорей только, Паша, милая… Ну, скорей же, уходит… Куда, собачка, куда ты, милая? Подожди, подожди, ах ты напасть! Никогда мне не повезет!

Не поспевая на своих коротких, точно обрубленных ногах, вслед за Тимошкой толстая женщина вывалилась на улицу, с силой рванув калитку, но Тимошка был уже далеко, он бежал теперь обратно, ему нестерпимо хотелось домой, к Олегу и Даше, к теплым, вкусно пахнущим рукам Семеновны. Дорога назад оказалась проще, и все-таки Тимошка добрался до места уже глубокой ночью. В доме спали. На крыльце он нашел свою миску, но здесь уже раньше побывал соседский кот, и конечно же выбрал все до последнего кусочка, и даже миску с водой осквернил ненавистным запахом. Уставший Тимошка обежал дозором вокруг дома, ведь это была его прямая обязанность, все было тихо, наведался он и к озеру и всласть напился. Чапа шелестела в прибрежных зарослях, Тимошка не стал с пей воевать, а вернулся на крыльцо, поскреб дверь лапой и изо всех сил прислушался, недоверчиво понюхав щель в дверях. И дети, и Семеновна, тоже измотанные за день беготней и переживаниями, крепко спали, и дом, оберегая их покой, сумрачно молчал. Тимошка сбежал с крыльца и под окном детской пару раз негромко настойчиво тявкнул, просясь в дом. Никто не отозвался, но все было спокойно, все были на местах, и, подождав немного, Тимошка отправился в дальний конец участка, там, заросшая густым кустарником, бурьяном и мхом, уже много лет догнивала принесенная в особо сильное половодье коряга. В одном месте она изгибалась и образовывала уютное, защищенное со всех сторон укрытие. Здесь Тимошка любил отдыхать в жаркие дни, сюда же забирался, если ему становилось скучно, здесь же чаще всего прятал он свой заветный кирпич. Сегодня за день он так намаялся, что, едва протиснувшись под корягу, сразу же закрыл глаза и провалился в сон.

Теплая, с высоким небом и яркими звездами ночь плотно обступила Тимошку своими многочисленными запахами и шорохами, Тимошка же ничего не слышал и спал. Не видел Тимошка и бесшумно поднявшуюся луну, и проступившие из темноты засеребрившиеся деревья. На середине лунной дорожки выплыла Чапа и стала беззвучно играть в воде, кувыркаться, переворачиваться вверх светлеющим в лунном свете седым брюшком, — полнолуние всегда оказывало на нее магическое, возбуждающее действие. Чапа скользила по поверхности воды убыстряющимися кругами, нескончаемое количество раз выныривала столбиком, стараясь держаться лунной дорожки, перекувыркивалась и продолжала движение в обратную сторону. Она словно исполняла ритуальный танец. Это был танец благодарения, исполняемый в свой час любой жизнью на земле, и зверем, и птицей, деревом и рыбой, скромной травинкой и самым незаметным муравьем. Чапа ничего нового не открывала, зов лунной ночи властно притягивал ее, проникая в каждую клеточку ее тела, и, насквозь пронизанная серебристым сиянием, охваченная со всех сторон слепящим холодным пламенем, она растворялась в нем, став его неотъемлемой частью. Бесконечно и бесстрастно лился лунный свет, и ничто не нарушало таинства свершаемого обряда.

Измученный за день рухнувшими на него переживаниями, Тимошка крепко спал. Уже перед коротким, бесшумным летним рассветом он стал повизгивать во сне, ему приснился котенок Жужа, и Тимошка, не открывая глаз, усиленно задвигал ноздрями, глухо заворчал от возмущения. Котенок пропал, и запах его исчез, Тимошка успокоился, погружаясь в теплый, уютный мрак, но вскоре опять послышалось его неспокойное повизгивание, теперь ему приснилось, что Вася рядом, большая Васина рука у него, у Тимошки, на голове, в знак горячей признательности Тимошка потянулся лизнуть Васе подбородок и проснулся окончательно.

Солнце взошло, рядом с носом Тимошки лежал заветный кирпич, Тимошка глубоко втянул в себя несущий множество самых разных запахов и вестей резкий утренний воздух, с удовольствием с протяжным стоном зевнул, вылез из своего укрытия, шумно всем туловищем потянулся, встряхнулся и обмер. В двух шагах от него нахально и совсем по-хозяйски возился в траве еж Мишка. От вчерашних переживаний, от долгого напрасного многочасового бега в поисках Васи, от его отсутствия, от сосущей пустоты в желудке Тимошка проснулся в необычном для себя агрессивном и мрачном настроении. Он злобно бросился на ежа, стараясь ухватить его за нос, но еж Мишка, отыскивающий в раннее благодатное время вкусных червей, расползшихся в сырой траве, молниеносно свернулся клубком, зафыркал и, подпрыгнув, в свою очередь весь напрягся, чтобы уколоть Тимошку. В одно мгновение отпрянув, Тимошка припал к земле и стал ждать. Еж Мишка, озадаченный необычностью неожиданного утреннего нападения, лежал клубком, не шевелясь, терпения ему было не занимать. Лишь минут через десять он чуть-чуть расслабился и высунул из-под колючек кончик носика, неслышное дуновение воздуха над землей донесло до него запах хорошего гриба, росшего где-то неподалеку, где-то рядом с грибом затаилось и птичье гнездо. Но враг был рядом, и еж Мишка опять замер, он давно знал, что Тимошка самый обыкновенный бездельник и преследует его, вечно занятого и кормящегося тяжелым трудом, просто так, от вздорности характера. Тимошка не ел ни червей, ни жуков, ни лягушек, тем более грибов, и им, по сути дела, нечего было делить.