Полудённое море - [3]

— Некогда мне было в окна смотреть, — проворчала бабушка. — Я уборку делала.

Лета осеклась. Стало как-то холодно. Она ощутила, как опускаются руки. Так часто говорят — «руки опустились», а в ту минуту Лета почувствовала это на самом деле…

Когда бабушку хоронили, Лета всё время думала о том дне. Бабушка так и не увидела Полудённое Море. Лете казалось, что это самая большая несправедливость, случившаяся с бабушкой за её долгую жизнь.

— Посмотрите на рыбок, Леточка.

— Что?

Павел Григорьевич огладил бороду.

— Мы давно хотим купить большой экран, чтобы на нём рыбок показывать. Но никак этот экран в бюджет не укладывается. Вот пойдём на «Зубареве» этим летом, выловим нашу квоту, продадим — может, и на экран останется.

«Рыбками» оказались фотографии. Слева были знакомые по школьным учебникам изображения глубоководных рыб — с жуткими пастями, уродливыми черепами, нелепыми наростами на телах. Те, что справа, выглядели столь же причудливыми, но куда красивей. Изящные ряды костяных щитков, лучевидные плавники, шипастые веера…

— Это рыбы с тех же глубин, но полудённые. Там ведь совершенно другая флора и фауна…

Лета не подавала виду, но её уже начало понемногу грызть нетерпение. Она работать пришла, а не рыбок разглядывать.

— Павел Григорьевич, а что за обзор надо перевести?

— Ах, да-да!.. Простите, — он заулыбался. — Пойдёмте, я вам машину включу и всё покажу.

Лета не сразу догадалась, что «машина» — это просто компьютер.

Они заторопились обратно и скоро вернулись в фойе. Дама-администратор коротко подняла и опустила голову: она была занята — что-то сосредоточенно вписывала в журнал.

— А вы всё-таки посмотрите фотоальманах, Леточка! — вспомнил Павел Григорьевич и чуть ли не за рукав потянул Лету к столу. Лете стало уже окончательно не по себе. Сдерживая раздражение, она покусала губу.

— Не надо, — постаралась она сказать как могла убедительно и вежливо. — Не надо, не сейчас, Павел Григорьевич, я посмотрю вечером, после работы…

— Не в работе смысл жизни.

— Павел Григорьевич! — Лета топнула ногой, не зная, смеяться или разозлиться. — Это мой первый в жизни рабочий день! Я хочу немножко поработать. Это для меня новое и необычное занятие.

Дама-администратор расхохоталась, и Павел Григорьевич засмеялся вслед за ней.

— Хорошо-хорошо, — покивал он. — Раз так, то конечно.

Он направился в сторону, Лета обернулась за ним — и вздрогнула.

— Вадим!

Он остановился на полушаге, удивлённый не меньше, чем Лета. Он только что вышел из тёмного закоулка. Лете подумалось, что в здании института до странности много тёмных закоулков и тесных коридоров, ведущих неведомо куда… Как всегда, Вадим был в снежно-белой рубашке, с золотой булавкой на галстуке, и страз на этой булавке отбросил яркий лиловый блик. У Леты пересохло во рту. Они давно не виделись, почти поссорились, и теперь ей снова бросилось в глаза, какой же Вадим красивый. Очень взрослый и очень красивый. Как большой седой зверь. Красивей всего была выправка — прямая спина, высоко поднятая голова…

— Лета?

Он приблизился быстрым шагом.

— Извините… — Павел Григорьевич стушевался и попятился куда-то за стойку администратора.

— Как ты тут оказалась?

— Я тут работаю, — Лета просияла. — А ты?

Вадим обернулся, указал подбородком в неосвещённый коридор.

— А там проход в ведомственную поликлинику. На осмотре был.

Лета моргнула.

— Что сказали?

— Как обычно — нервы, сердце, переводитесь на берег, выходите в отставку, — Вадим дёрнул плечом. — Как обычно. Я им не верю.

— Может, всё-таки… — заботливо начала Лета.

Он усмехнулся.

— Если я переведусь на берег — вот тогда у меня будут нервы. У тебя есть минутка?

Лета беспокойно оглянулась. Она была рада видеть Вадима, но стеснялась болтать с ним посреди рабочего дня. Столько времени прошло, а она так и не принялась за дело. Чуть ли не скандалить начала, что хочет работать… Получалось как-то совсем нехорошо и неловко.

Она понадеялась, что Павел Григорьевич её уведёт, но дедушка куда-то исчез.

— Наверное, есть, — растерянно ответила Лета.

Вадим легко коснулся её плеча. По её коже побежали мурашки.

…У Леты хватало ума понимать, что к чему. Она не знала своего отца. Мать почти не рассказывала о нём. Если у матери и были мужчины, она ни разу о них не упоминала, и отчима у Леты так и не появилось. А Вадим был старше неё на двадцать лет… Всё, что она думала по этому поводу, укладывалось в слова «ну и что?» К тому же отцов она представляла себе совсем по-другому. Отцы должны быть снисходительные, лысые и с брюшком, а Вадим резкий и красивый, как тигр…

— Я должен извиниться, — сказал он. — Я наговорил тебе… всякого, чего ты совсем не заслуживала.

— Я…

— Прости меня, Лета, — он виновато улыбнулся. — Я больше не буду.

Лета тихо засмеялась.

— Я тоже прошу прощения. Я была… в какой-то совсем глупой истерике. Помиримся?

— День начался не очень хорошо, — заключил Вадим, — но продолжился просто замечательно. Я вижу, ты торопишься?..

Лета нахмурилась, подыскивая слова.

И чуть сдвинулся в фойе института воздух: открылась дверь.

Лета оглянулась — и вздрогнула снова.

Мать была в форме. В белом кителе полудённого штурмана, таком же чистом и сверкающем, как рубашка Вадима. Жутковато было видеть их рядом… Вадим помрачнел и отступил на шаг. Лете стало зябко. Мать посмотрела на неё, и её жёсткое, как из камня высеченное лицо стало тяжёлым.