Польский пароль - [154]

Связанного штандартенфюрера партизаны доставили на свою базу в глухом альпийском хуторе. Там же вскоре оказались и Кальтенбруннер с адъютантом Артуром Шейдлером. А оберста Крюгеля на его машине срочно отвезли в Бад-Ишль к аптекарю Ворху. Здесь, в мансарде второго этажа, Гансу Крюгелю предстояло встретить конец мировой войны…

Вечером того же дня партизанский отряд совершил налет на «виллу Кэрри» — бывшую резиденцию шефа СД. Перебив охрану, партизаны ворвались в дом и под вопли живших здесь эсэсовских жен пленили последних главарей гестапо и СД. Обыск дал богатый улов: сейфы с секретными документами, пачки долларов, франков и фунтов, железные ящики с награбленными сокровищами — они были спрятаны на огороде. Только одного золота обнаружили более семидесяти килограммов.

Альпиенфестунг — «национальный редут Германии» — окончила свое существование.

Но еще не кончилась война…

19

Егор Савушкин жевал горьковатый смородиновый лист и сокрушенно сплевывал: экая получилась незадача! Из-за него, Савушкина, едва не ускользнул матерый эсэсовец, чуть не сорвалась партизанская засада. Хотя, если рассуждать по-умному, он тут совершенно не виноват, кто знал, что беглым эсэсовцем окажется тот самый штандартенфюрер — бывший комендант «Хайделагера», начальник автоколонны, из состава которой месяц назад Савушкин совершил побег вместе со своей бригадой? Это просмотрел итальянец Пеппо — командир партизанской разведки, парень вертлявый и сумасбродный. Схватил попавшего под руку Савушкина, хлопнул по крутому плечу: «Рус карашо! Давай-давай!» — и приставил на помощь местному австрийцу-охотнику.

Вот тебе «давай-давай»… Не помогла и тирольская кацавейка, которую партизаны второпях напялили на Савушкина: эсэсовский комендант с первого взгляда признал лагерного бригадира. Да еще стрельбу учинил. Хорошо хоть, в своего же немца попал — его потом увезли. С этим вторым немцем Савушкину тоже не все было ясно: показалось, что и с ним где-то встречались раньше. Но где именно — вспомнить никак не мог.

Да, бегут фрицы, расползаются, как тараканы, — видно, впрямь почуяли близкий конец… Пользуясь общей паникой, сюда в горы бегут и бывшие военнопленные: поляки, чехи, англичане, русские, итальянцы. Партизанский отряд вырос в несколько раз, а в «русской роте» Савушкина уже перевалило за тридцать человек. И оружие есть, и боеприпасов полно, и дел партизанам хватает, одно плохо — совсем нечего стало жевать… Раньше хоть перебивались трофейными продуктами, теперь и этого нет: разбитые немецкие части бегут в Альпы голодной, обезумевшей от страха оравой, будто саранча, сметая по пути все живое и съестное.

Свою роту Савушкин давно перевел на подножный корм: на слизун, щавель, на студенистую кашу из луковиц сараны, которую тут именуют горной лилией. Конечно, на такой еде жиру не наживешь, зато в роте нет ни одного больного. Савушкинскую «сибирскую кашу» пробовали перенять итальянцы и чехи, однако она им не понравилась и впрок не пошла: блевали и мучились животами. Дело известное: кому что нравится…

Уже трижды старшина обращался к партизанскому командованию с просьбой отпустить роту на восток, к своим, — там настоящая война, там каждый штык на учете. Однако ему отказывали и вежливо пространно объясняли, почему именно. Он мало что понимал из этих объяснений (командир был австриец), хотя главное уяснил: еще не время. Им, местным, конечно, виднее: у них под рукой рация, связь с Веной, и свои люди в окрестных городах и поселках.

Савушкин подолгу рассматривал карту советского полковника-летчика: красная линия полетного маршрута упрямо и властно звала его на восток. Да ведь и было-то недалеко — каких-нибудь сто пятьдесят километров! На три дня хорошего хода. А если прихватить автомашины, то и за день можно добраться.

Однако он хорошо понимал: близок локоть, да не укусишь. Впереди лежал Дунай, здесь — горы, в Чехословакии — тоже сплошные горы, а это предопределяло движение только по дорогам. По тем самым дорогам, по которым сейчас валом валило отступающее на запад разбитое германское воинство. Их тысячи! Очумелые от страха, они пылинкой сдуют с пути савушкинскую роту. Так что положение — как утки на яйцах: сиди и не крякай…

Старшина вынул из футляра бинокль, поднялся на крыльцо дома: ему показалось, что на ближнем перевале, через который шла тропинка в соседний хутор, появились какие-то люди.

Так и есть — это с группой бойцов возвращался комиссар роты Живка с командирского совещания (Савушкин туда посылал его, сам он все равно ничего не понимал в этом галдеже на разных языках). В середине цепочки старшина с удивлением разглядел пленного эсэсовского штандартенфюрера. Ну да, это был он! Хорошо виден и фонарь под глазом, который ему приставил Савушкин в охотничьей избушке (чтобы не очень нервничал и не взбрыкивал!). За каким хреном они волокут сюда этого дармоеда? Самим жрать нечего…

Через полчаса группа комиссара вышла из лесу и появилась в расположении роты. Карел Живка направился прямо к командиру, весело скаля зубы.

— Почему такой хмурый, Егорий? Я принес тебе много радости. Вот получай сигареты. Я сказал, что ты мучаешься без курения. Командир передал тебе, как награду за храбрость. Это сигареты нашего эсэсовца, нашли в его рюкзаке. Представляешь, какой заядлый курильщик? Ничего другого не взял, кроме золота и этих сигарет. Даже никакой еды.