Польский пароль - [137]

— Вы, кажется, что-то упомянули о связях Грефе с СС?

— Да, это я установил лично еще в Нордхаузене. Небезызвестный вам штандартенфюрер Ларенц в начале апреля вывез сюда, в Альпы, комплект сверхсекретной ракеты А-9 — это так называемый трансатлантический вариант. Так вот комплектовал автоколонну именно доктор Грефе. Я полагаю, что между ним и Ларенцем существует определенная договоренность и Грефе знает, где сейчас находятся контейнеры с этой ракетой. Тем более что Ларенца тоже след простыл.

— Вы думаете, они припрятали контейнеры для американцев?

— Безусловно, герр оберст! Ведь фон Браун и Грефе умышленно оставили в штольнях «Доры» более сотни полностью собранных Фау-2, которые на другой день после нашей эвакуации попали в руки американцев целехонькими. Конечно, американцы зачтут это и группенфюреру Каммлеру — это он отвечал за полное разрушение и уничтожение «Миттельбау-Доры». Он преподнес им весьма приятный сюрприз. Выходит, янки не зря торопились: ведь Нордхаузен через несколько дней отойдет в зону русских.

— Вы и это знаете, Герлих?!

— К сожалению, да, герр оберст… К сожалению, я знаю слишком много и потому уже начал по-настоящему беспокоиться за свою шкуру. Думаю, что мне пора выходить из игры и сматывать удочки из этого вонючего отеля — иначе мне не сегодня завтра перережут глотку. Если не эсэсовцы, так агенты США — их уже полно шныряет здесь. А вы как считаете, герр оберст?

— Это ваше личное дело, Герлих.

— Вот именно, черт побери! С меня достаточно. Как говорят русские: я свои щи отхлебал. К тому же вы ведь знаете, что Австрия — моя родина. Я из Браунау, к великому несчастью, этот психоватый ефрейтор, фюрер рейха, — мой земляк. Нам, гражданам Браунау, придется еще многое сделать, чтобы реабилитировать наш городок перед будущим.

— Насколько я помню, ваша жена и дочь остались в Польше, в Жешуве?

В долине над рекой, над серой лентой шоссе уже заметно наслаивались сумерки. Фельдфебель бросил взгляд в зеркало, дважды нажал «стоп-сигнал» и, затормозив, плавно свернул на обочину. Грустно улыбнулся, показав на часы.

— Кажется, мне пора назад, герр оберст. Я очень жалею, но…

— Вы не ответили насчет жены, Герлих.

— Их уже нет в живых… Ни жены, ни дочери… Погибли под бомбежкой осенью прошлого года.

Крюгель вдруг подумал о том, что, в сущности, судьба была к нему милостивее, чем ко многим другим: за всю войну он ни разу не испытал безысходной горечи по утраченным близким — их у него просто не было. Ни жены, ни детей, ни сестер и братьев — никого из родственников, кроме престарелой тетки Хильды, живущей в родном Магдебурге.

Он никогда этого не испытывал, но в то же время представлял, как это, наверно, чудовищно трудно — осознавать и в то же время усилием воли глушить боль, безысходность, горькие воспоминания. А еще труднее — выглядеть при всем этом бодрым и добросердечным…

— После войны я непременно приеду к вам в гости в Браунау, дорогой Герлих! — пожимая руку, сказал на прощание Крюгель. — Если вы, конечно, не будете возражать.

— Ловлю на слове, герр оберст! Меня будет очень легко найти, скажу я вам. Я непременно заведу свою небольшую автомастерскую — уверяю, Герлиха станет знать в городе каждый автомобилист. Обязательно приезжайте, герр Крюгель!

И, уже выйдя из машины, по-прежнему улыбчивый, хитроватый и толстощекий проныра-фельдфебель, чем-то похожий на лесного гриммовского гнома, Герлих лукаво подмигнул:

— А пока я бы посоветовал вам, герр оберст, съездить на досуге в здешний городок Бад-Аусзее. Туда на днях проследовала автоколонна в тридцать машин. И знаете, что в кузовах? Музейные сокровища, банковское золото в слитках, даже, говорят, старинные алтари из русских церквей. Словом, всякое такое восточное. При вашем любопытстве я бы не удержался, герр оберст. Ей-богу!

«Хорьх» скрылся за поворотом, а Крюгель все еще глядел вдаль, где рдели снежные вершины. Он испытывал легкую, светлую грусть, родившуюся не сейчас, а когда-то давно при таких же прозрачных голубоватых сумерках и вернувшуюся эхом былого, смутным сожалением о чем-то непоправимо потерянном… А ведь только что, думая о себе, он был неискренен или, во всяком случае, неточен: у него тоже была жена! Правда, сам он никогда бы не рискнул утверждать, что любил ее. Но то благодатное время — незабываемая пора молодости! — было накрепко и воедино связано с его недолговечным супружеством, с образом розовощекой, крепкой и свежей, как сама весна, жены-сибирячки — Аграфены. Конечно, у них не было ничего общего, однако, как ни странно, она осталась единственной женщиной, к которой Крюгель питал искреннее влечение. Потом были другие женщины, но ничем особенным не запоминались, он не находил в них ни обаяния, ни своеобразия.

Интересно, смог бы он сейчас, например, случайно встретив ее, вернуться к прошлому? Нет, разумеется. Старое, в отличие от будущего, остается всегда позади и абсолютно недосягаемо. О прошлом лишь вспоминают, а думают — о будущем.

Какое оно, его будущее?..

Весь обратный путь оберст Крюгель пытался представить это теперь уже недалекое мирное будущее, увидеть в нем самого себя — отставного полковника-холостяка, заплатившего за науку жизни слишком дорогой ценой. Ничего конкретного, реального не получалось… Мысли упрямо возвращались в сегодняшний день. И это было объяснимо: до будущего следовало еще дожить.