Польские повести - [51]

Тогда я не понял и половины того, что говорил Отец. Все это было для меня слишком сложно. Отец уже давно знал о каких-то махинациях Директора на нефтепромысле и на лесопилке. Знал, что Альберт его сообщник. Но с какого-то времени дружба эта разладилась — друзей разделила Сабина. Поджог усадьбы был последним подвигом Альберта, совершенным ради директорских интересов. Оба они знали, что Отец для них, так же как и Ксендз, человек опасный, но у Ксендза были свои заботы, к тому же Директор сбивал его с толку, обещал заступиться в случае выселения. Отца они боялись куда больше. И воспользовались первой же возможностью избавиться от него на время пожара и ревизии на промыслах. Но козни, затеянные ими, обернулись против них самих. Отца освободили сразу же, как только он дал показания, после этого Отец тут же, в Городе, стал распутывать историю Альберта и Директора. Откуда он догадался о пожаре? Дело это всплыло во время допроса, а возможность поджога Отец предвидел заранее. Как он мог это предвидеть? Об этом он мне ничего не сказал. Директор втайне от Альберта сумел получить страховую премию за сгоревший дом. С Альбертом же он поделился только премией за якобы ими открытую новую нефтяную скважину.

— Пап, а где сейчас Альберт? — спросил я.

— Не знаю, должно быть, он уже пронюхал об опасности.

— Папа, ты должен спасти Сабину!

Отец долго молчал.

— Слушай, — сказал он наконец тем своим особым умученным голосом, каким обычно поверял мне свои тайны, — если придется тебе когда-либо по какой-нибудь причине отказаться от того, что к душе прикипело, от своего кровного, подумай хорошенько. Раз отречешься, отдашь, потом не вернешь, уйдет от тебя, хоть бы ты десять раз вставал на дороге.

— Папа, но ведь я говорю про Сабину.

— Про Сабину, да, да… Не бойся. Пока ты спал, я успел побывать у Директора. Я сказал ему все, чего он заслуживает. Видел бы ты, как он испугался, как побледнел, съежился весь, когда я сказал, что пригласил сюда комиссию, новую комиссию, и она приедет непременно, вот только кончится наводнение…

— Папа, а вдруг он женится на Сабине?

— Не бойся. Ему теперь не до помолвки. У него другое на уме.

— А Сабина знает?

— Знает. И про Альберта тоже. Одного только я боюсь.

— Чего, папа?

Но Отец прямо ничего не сказал мне.

— Сегодня Профессор отведет Сабину домой, к Ксендзу. А если нет — я сам зайду за ней.

Не знаю, так ли это было. Сейчас я уже не помню этого. Но, пожалуй, все же именно в такой последовательности шли таинственные приготовления судьбы. Отец был спокоен, я радовался тому, что обрел его вновь. После полудня дождь стих, унылое серое небо на западе вдруг прояснилось, и как предвестник добра из-за туч вдруг выглянуло солнце.

— Завтра утром на рассвете уезжают «греки», — сказал отец, — пойдем поможем Ксендзу. И с Эмилькой попрощаешься. Ну, не плачь, не плачь. Пани с Эмилькой и, наверное, с Сабиной уедут не так уж далеко. И Райку возьмем с собой, согласен? Запряжем ее в общую упряжку, пускай поможет перевозить, верно?

— У тебя и упряжки-то нет.

— Кто-нибудь даст. Никто из наших «грекам» не откажет.

— И они наших тоже спасали. И от пожара, и от потопа.

— А как же. Знаю, знаю.

Мы отправились в Село. Отец прихватил с собой и лопату. По дороге он взглянул, как идет строительство на нашей скважине. Разбушевавшаяся вода чуть было не залила выкопанную канаву. Отец, как мог, поднял и укрепил перегородку, отделявшую канаву от реки.

— Нужно будет еще разок сюда наведаться, — пробормотал он.

— А воды в реке вроде убыло?

— Вроде так, — согласился Отец.

Как же изменилось Село с тех пор, когда я тут был в последний раз! Двойное испытание — угроза наводнения и переезд — изменили его до неузнаваемости. Люди, испугавшись воды, перенесли все вещи из домов на окрестные холмы. В Селе и за околицей ревела скотина. «Греки» нагружали подводы.

У Ксендза мы застали Учителя и старосту. Они благодарили Ксендза за помощь, которую оказали соседям «греки» при наводнении. Тут же шел разговор и о завтрашнем отъезде. Всем миром решили дать лошадей и подводы. Теперь уже Ксендз от имени переселенцев благодарил соседей. Пани ходила как потерянная, вытирая слезы, катившиеся из глаз, то гремела на кухне кастрюлями, то вдруг подбегала к гостям, угощая их вареньем или еще чем-нибудь.

— Полно тебе, — мягко отстранил ее Ксендз. — Не до этого сейчас.

Мы с Эмилькой поднялись наверх и вдвоем собирали Сабинины вещи. Из-под кровати вылез еж, смешно затопал по полу и на середине комнаты вдруг остановился. Мы с Эмилькой глянули друг на друга.

— В сад его пустить, что ли?

Мы вынесли ежа в сад. Выпустили его в конце сада, возле изгороди. Он, испуганно свернувшись в клубок, неподвижно сидел среди лопухов. Эмилька подбежала к яблоне, подпрыгнула, нарвала яблок. Подошла к ежу и насадила их на иглы.

— Они еще зеленые, — говорила она ежу. — И потом учись собирать яблоки сам. И не ешь улиток. Смотри у меня.

Она сняла с лопуха улитку и тихонько замурлыкала:

Улитка, улитка, высуни рога!

Дам тебе хлеба, кусочек пирога!

Под вязом стоял Ярек, упершись в его ствол обеими руками. Крупные дождевые капли падали с ветки на ветку. Теперь солнце выглянуло уже надолго, и падающие капли светились, словно золотистые нити.