Польские повести - [166]
Валицкий слушал ее монолог, удобно устроившись в соломенном кресле. Иногда ему казалось, что эта история может касаться кого угодно, только не этой женщины, которая говорит с таким спокойствием. (Следы первого стыдливого волнения давно исчезли.) Ее речь казалась ему слишком литературной, слишком старательно построенной, чтобы он мог принять ее за подлинную исповедь. Он пил уже третью рюмку сухого вина, ему все еще хотелось промочить пересохшее горло. В какой-то момент он снова почувствовал, что кресло под ним, терраса и часть парка с поляной, которая была видна отсюда, плавно покачиваются, а воздух перед глазами вздрагивает, — это были первые признаки слабеющего сознания.
Какие-то куски ее рассказа он пропустил мимо ушей, слышал только как бы эхо ее слов, тихое, спокойное, точно гуденье пчел. Лишь оживление или повышение тона заставляли его очнуться, и тогда он старался скрыть свое состояние, опасаясь, что окончательно оттолкнет от себя Катажину. Он хотел что-то сказать, возразить, много уже накопилось несправедливых утверждений, поспешных суждений, недобрых умалчиваний, но, вспомнив ее просьбу в начале разговора, продолжал покорно слушать, тонул в этом потоке слов, бурном, неудержимом, уже ничем не напоминающем холодного, казалось бы, изысканно-плавного начала ее монолога.
— Так вот, я бросаю все, хотя и на грош не уверена в правильности своего решения. И не называю это даже бегством, не пытаюсь вообще найти для этого подходящего определения, потому что не мне судить мои поступки… Меня волнует только одно — то, что Михал не поймет моего шага, не признает моего участия в этой трагедии, перечеркнет мое чувство и… самопожертвование. Он подумает, что ничего такого не существовало, что с самого начала я обманывала его и отступила, когда пришлось совершить решительный шаг. Это меня ужасает, только это. Для остального еще придет время. — Катажина сжала губы, наклонила голову и долго сидела так, согнувшись, пока не справилась с беззвучным рыданием, после чего снова подняла чистое, светлое лицо и продолжала говорить.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
«Итак, первый шаг сделан», — думал Михал Горчин, стоя на высокой веранде злочевской уездной больницы.
День был холодный, сумрачный, сырость висела в воздухе, незаметные мелкие частички влаги оседали на волосах, лице и руках. Михал застегнул ворот спортивной рубашки. Ему было холодно, а грудь распирало от воздуха, которым он впервые за последние дни дышал свободно. Так постоял он еще немного, преодолевая нетерпение, охватившее его при виде городской окраины — района маленьких, односемейных домиков и адвокатских или докторских вилл, скрытых в садах и за высокой живой изгородью.
«Этот шаг я сделал уже там, — поправился он мысленно, — не вставая с больничной койки. Достаточно было одного-двух слов, все последующие были уже не нужны, ничего не могли изменить… Да еще эти несколько писем — в суд, Старику, — он почувствовал минутное облегчение, от того что последнее было еще у него в кармане, словно боялся до конца довериться бумажному посреднику, — и к старым, немногочисленным друзьям, рассыпанным по всей стране. Я уже сделал даже второй шаг, навстречу Катажине: формальное предложение. — Он с болью вспомнил разочарование, которое принесла ему та минута. — Должно быть, она была слишком измучена ожиданием, ведь она все время жила в неуверенности, не зная, какое в конце концов решение я приму. Да, я не раз говорил ей об этом, обещал, но что значат обещания… Наверно, этим и объясняется ее молчание — я-то ждал взрыва радости, а тут — этот ее отсутствующий взгляд, вялые жесты. А может, что-нибудь случилось за это время? — Он невольно вздрогнул. — Может, в ней все уже перегорело? Может, она разглядела во мне что-то, что ее оттолкнуло…»
— Да что это на меня напало? — сказал он почти в полный голос и сбежал по ступенькам к стоявшей у подъезда машине. Водитель дремал, опершись о руль, он постучал в окошко, тот даже подскочил от неожиданности и, открывая дверцу, приветствовал секретаря широкой улыбкой.
— Как поживаешь, Болек? — весело спросил Горчин, пожимая ему руку. — Соскучился я по тебе, чертяка ты этакий, и дал себе слово, что без тебя — никуда ни шагу.
— Вот именно, — подхватил довольный его похвалой водитель. — Очень это вам нужно было, товарищ секретарь, как зуб в ухе… Я-то для чего? Чтобы вас исправно возить повсюду… В комитет поедем или домой?
«Какой уж теперь дом, — кольнули Горчина слова водителя. — Несколько костюмов, стопка книг да еще какие-то мелочи, заберу их, и все».
— Да, домой, я возьму пальто. Дождь так и висит в воздухе.
Эльжбеты не было. В квартире был идеальный порядок. Входя в комнату, он заметил на столе конверт. Эльжбета коротким письмом без обращения сообщала о том, что уезжает в Грушевню. Ничего больше, словно все остальное оставляла на его усмотрение. На минуту ему стало жаль всего этого: двух уютных комнат, чистеньких и удобно обставленных, где все свидетельствовало о достатке и устоявшемся быте, старательно подобранной домашней утвари, даже ненужных уже мелочей и разного барахла, которым всегда обрастает каждое хозяйство. Он стряхнул с себя эти мысли и пошел в ванную, побрился, сменил рубашку. Взглянул на часы. Катажина должна быть в это время у себя дома или у родителей.
Роман «Камень на камень» — одно из интереснейших произведений современной польской прозы последних лет. Книга отличается редким сочетанием философского осмысления мировоззрения крестьянина-хлебопашца с широким эпическим показом народной жизни, претворенным в судьбе героя, пережившего трагические события второй мировой войны, жесткие годы борьбы с оккупантом и трудные первые годы становления новой жизни в селе.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.