Польские повести - [148]

В комнате сидели две женщины за письменными столами, третья стояла у окна и разглядывала что-то на улице. Он спросил, где может увидеть председателя, сразу добавив, дабы повысить интерес к своей персоне, что он — представитель «Газеты». Это вызвало лишь понимающие взгляды, которыми обменялись между собой женщины. Наконец после сложных объяснений они направили его к секретарю горсовета, но мины их не предвещали ничего доброго: «Сделать он для тебя ничего не сделает, но если у тебя много времени, поговорить с ним, конечно, можно».

«Ну и заразы, — подумал Валицкий. — Интересно, что они вытворяют, если сюда забредет ненароком простой мужик или баба из деревни. Нет уж, всех этих чинуш — в один бы мешок да в воду, другого средства против них я не вижу».

Секретарь горсовета был молодым парнем, лет около тридцати, с худым, пожелтевшим лицом. Выпуклые глазные яблоки, еще увеличенные стеклами очков, свидетельствовали о сильной близорукости. Лишь услышав «добрый день» Валицкого, он поднял голову, до того спрятанную за раскрытой газетой.

— А я как раз из этой газеты, — сказал Валицкий, подходя к письменному столу и приподнимая газетную страницу. — Я хотел бы увидеться с председателем Венцковской.

Секретарь продолжал молча разглядывать его. И во взгляде его было нечто большее, чем обычная оценка клиента, который пришел неизвестно зачем и неизвестно почему мешает ему прочитать до конца очередной отрывок детективного романа о комиссаре Мегре.

— Это не так-то просто, — сказал он наконец. — Садитесь, товарищ…

— Валицкий, — неохотно представился Валицкий. — А почему?

— Вы по служебному делу или по частному?

— Скорей по служебному.

— По какому же в конце концов? Не понимаю.

— По служебному. — От бессилия и злости у Валицкого даже сузились глаза, но он еще сдерживался.

— Тогда пожалуйста, слушаю вас. В течение некоторого времени я буду ее замещать. Если она вообще сюда вернется. — Последнюю фразу секретарь обронил мимоходом, как бы случайно.

— А что случилось? — не преминул воспользоваться его оплошностью Валицкий.

— Она сейчас отстранена от исполняемых обязанностей, хотя формально находится в отпуске, поскольку у нее не использован отпуск за прошлый год.

— Теперь я вас не совсем понимаю.

— На эту тему лучше не распространяться, — заговорщицки подмигнул Валицкому секретарь, словно хотел сказать: «Охота была рисковать». — Неизвестно, как все это кончится, а кроме того, меня никто на это не уполномочивал.

— Вот черт, — поморщился Валицкий. — Я же вон сколько километров отмахал специально, чтобы с ней повидаться. Может, все-таки скажете мне, товарищ, как это сделать, а?

— О! — удивился тот. — Видно, наша Марыся стала важной фигурой, если ею интересуются в самом воеводстве… Ладно, сейчас звякну ей, она, наверное, дома. — Он протянул руку к телефону, стоявшему рядом на низком столике, и, набрав номер, с минуту ждал соединения. — Привет, хозяйка, — сказал он, не называя себя. — Тут к тебе какой-то гость из Н., вроде бы из «Газеты роботничей». Непременно хочет повидаться с тобой. Что мне с ним делать? — С минуту он ждал ответа. — Вы читали ее письмо? — обернулся он к Валицкому, а когда тот кивнул головой, бросил в трубку: — Да, читал… Значит, как? — Он снова помолчал. — Ну ладно, тогда привет, до свидания… Нет, ничего интересного не было… Да справлюсь я, не беспокойся… Не волнуйся, сейчас же все в отпусках, лето все-таки… До свидания. — Он с явным облегчением положил трубку. — Она будет вас ждать в десять. Сейчас я вам объясню, как туда пройти.

Дверь открыла тучная блондинка неопределенного возраста — ей равно могло быть и тридцать и сорок. Волосы у нее были крашеные, но, по-видимому, уже давно, судя по темным полоскам надо лбом и вдоль пробора. Большую, полную грудь обтягивал слишком тесный эластичный свитер с короткими рукавами. Несмотря на ранний час, у нее были ярко накрашены губы и сильно подведены глаза, что при утреннем освещении показалось Валицкому довольно неприятным.

«Ну и корова, — подумал он. — Выпендрилась к моему приходу, точно это ей может помочь… Неужели она всегда так выглядит? Да за такое чучело ни одни самый глупый избиратель и полголоса не отдаст».

— Меня зовут Стефан Валицкий. Я прислан сюда «Газетой». — Он автоматически поцеловал протянутую ему белую пухлую руку.

— Приветствую вас, пан редактор, — сказала женщина, улыбаясь. И хотя улыбка была явно искусственной, она все же молодила ее и делала более симпатичной. — Пожалуйста, проходите.

В комнате она усадила Валицкого на диване и, несмотря на его энергичные протесты, вышла в кухню, чтобы приготовить угощение для милого, как она сказала, гостя, который ради нее потрудился приехать из самого Н.

«Как же, тащился бы я ради тебя столько километров, старая кляча», — рассмеялся про себя Валицкий. Удобно развалившись на старомодном диване, он закурил, с удовольствием затянулся дымом, ситуация начинала забавлять его, но он быстро напомнил себе о цели своего визита и мысленно еще раз пробежал глазами ее письмо, которое читал перед выходом из гостиницы.

«Как этот рахитик сказал — «отстранена»? Значит, Горчин пошел напролом. Плевать ему на все эти их интриги, он делает все, что считает нужным. Хотя вряд ли она-то и есть его противник, за ней должен стоять кто-то поважнее, кого он хочет таким образом стукнуть. Стоп, стоп, не торопись, милок, — остановил он себя. — Только без преждевременных выводов».