Польская Сибириада - [52]

Вопросов не было… Хлеб! Хлеб! Сейчас, сию секунду они снова попробуют хлеб. С самого рассвета ребетня и доходяги кружат у пекарни, вдыхают с жадным наслаждением запах свежевыпеченного хлеба. Сейчас это было самым важным — хлеб! И только вечером во всех бараках начались разговоры, споры, пересуды о «весенних» идеях коменданта Савина.

— Он что себе думает, мы тут навсегда остаемся, в этой их Сибири?

— Сказал, что надо устраиваться здесь навсегда, корчевать тайгу, возделывать землю.

— Не впервой ему такое говорить.

— А пусть он меня, сами знаете куда, поцелует!

— Сказал, что новые бараки будем строить, клуб какой-то, чтоб кино крутить.

— Школу детям, вроде, учиться им надо.

— А когда Корчинский хотел учить, что с ним сделали?

— Бабушка Корчинская тиф пережила, а от сына ни слуху, ни духу. А Целинка, а Лютковский?

— А кстати, мужики, я так, из любопытства интересуюсь, что тут в тайге может вырасти?

— Вот именно. Начнешь яму копать, а через метр уже лед сплошной.

— Говорят, картошка удается, а из яровых — даже пшеница!

— Холера, мужики, а может, попробовать? Что нам мешает? Хоть подкормимся немного.

— Ты, Малиновский, никак совсем рехнулся! Ты что, не понимаешь, что это значит, если мы начнем здесь основательно обустраиваться?

— А что такого?

— А то, что тогда на Подолье, в Польшу мы уже никогда не вернемся. Аминь!

— «Польша», «вернемся»! Жди у моря погоды! Когда мы от тифа чуть не передохли, хоть кто-то нами поинтересовался? А будет Польша, так будет.

Спорили, ругались, чуть не подрались, а так ни к чему и не пришли.

Болек Драбик, молодожен и будущий отец — живот у Марыси рос, как на дрожжах — в споры не вступал, но в мыслях все распланировал. На нарах высказался вслух:

— Ты только подумай, Марыся. Говорят, в этих новых бараках будут отдельные комнаты! Вот бы нам получить такую. Представляешь, как было бы здорово?

— Ой, Болек, Болек! Еще как представляю. Я ведь со дня на день рожать буду. Бабушка Шайна говорили…

Утром Драбик, ни с кем не советуясь, записался в бригаду, которая должна была строить в Калючем новые бараки. А в ближайшее воскресенье на корчевку подлеска объявилось столько желающих, что на складе не осталось ни одного кайла и лопаты. Жители Червонного Яра пришли все. Переубедили даже упрямого Мантерыса. Истосковались мужики по земле! Чем ближе к весне, тем чаще снилась им пахота, сев зерна, запах подольского чернозема. Ничего удивительного, что как только подвернулась оказия хоть на клочке земли повозиться, они отбросили все сомнения и занялись обработкой земли.

— Земля как земля! Жирная, корневой перегной, должно, урожайная!

— Вот у нас была земля, так земля! В марте уже зеленело, росло все — любо-дорого! А мы тут в июне только тайгу корчевать взялись!

— Земля она и есть земля, везде одинаково пахнет. Но такой, как у нас, на Подолье, наверное, не найдешь нигде.

Не было с ними Яна Долины. Он ставил крест на могиле жены. Раньше не получилось, он сам не устоял перед болезнью. Тиф подстерег Долину вскоре после смерти жены. Успел только вместе с соседями выкопать могилу, сколотить гроб, отнести на кладбище и похоронить. А крест поставить не успел. Сил не хватило. Еле дотащился до барака, рухнул на нары и потерял сознание. Когда через пару недель выкарабкался из болезни, выглядел, как собственная смерть, любое дуновение ветра валило его с ног. Одного не мог он понять — как смогли пережить все это его дети.

Крест Долина вытесал прямо на кладбище. Сначала выбрал дерево. Подумал, что лучше всего подойдет лиственница, самая стойкая. Такой крест простоит дольше других и долгие годы будет рассказывать людям, кто в этой могиле покоится. Вместе со Сташеком они спилили стройную лиственницу. С трудом притащили ее на кладбище. Обтесали кору. Вставили в паз поперечину. До блеска выскоблили березовую дощечку. Развели костер, и раскаленным добела гвоздем Долина выжег на ней:

Светлой памяти. АНТОНИНА ДОЛИНА

1904–1940

Просит помолиться за упокой.

Крест был готов. Они долго, с усилием копали мерзлую твердую землю. Крест был высокий, из сырой лиственницы, тяжелый. По-всякому пробовали они поставить его, но ничего не получалось.

— Ну, что же, Сташек, самим не справиться. Попросим кого-нибудь из барака, чтобы нам помог. Вернемся вечером.

Тадек, который все время вертелся у них под ногами, неожиданно с ужасом закричал:

— Ой! Идет!.. — и показал рукой в сторону тайги.

Оттуда, с поросшего лесом песчаного пригорка, спускался человек. Шел в их сторону. Высокий мужчина, несмотря на теплый день, был в шапке-ушанке, в широкой брезентовой куртке, подпоясанной ремешком, за которым по здешним обычаям торчал топор. На ногах лыковые лапти, за спиной — охотничья сумка и ружье. Характерное лицо заросло седой бородой, из-под шапки торчали длинные волосы. Тоже седые. Светлые глаза пронзительно вглядывались в поляков.

— Здравствуйте, люди добрые. Вижу, не справляетесь.

— Не справляемся. Крест тяжелый.

— Крест легким не бывает… Давай, помогу.

Вдвоем с отцом они без труда установили крест. Старик удерживал его вертикально, Долина подгребал и утаптывал землю.

— Готово. Долго простоит,