Польская Сибириада - [47]

— Тиф, говоришь? Тартаковский, ты меня тифами всякими не пугай! Ты тут лечить поставлен, а не пугать. Возьми эту чертову известь, делай что хочешь, лечи людей, как можешь, и чтоб никакого тифа у меня тут не было!

— Было бы еще, чем лечить.

— Что есть, тем и лечи. Ты тут фельдшер, не я.

12

Сташек Долина проснулся среди ночи — непонятное чувство нарастающей тревоги не давало уснуть. Не помнил, может, снилось что-то страшное. В тяжелой духоте барака слышны были похрапывания, сонное бормотание, кашель, где-то плакал ребенок, кто-то черпал из бочки и громко хлебал воду, кто-то скрипнул входной дверью. Отец спал рядом, дышал спокойно, размеренно. По другую сторону от Сташека спал маленький Тадек, а дальше, у самой стены, мама. Сташек медленно открыл глаза. Мама не спала. Сидела на нарах, высоко подтянув колени, и раскачивалась из стороны в сторону. Похоже, стонала или тихонька плакала. Сташек прислушался внимательнее и услышал, что мама не только всхлипывает, она то вдруг что-то напевает, то над чем-то смеется. Ему стало страшно. Понял, что с мамой происходит что-то необычное. Поднялся, присел и спросил шепотом:

— Мама! Мамуся, что с тобой?

Мать не реагировала, раскачивалась, не меняя положения, занятая только собой. Он расслышал отдельные слова, произносимые мамой беспорядочно, без лада и склада:

— Струг разлил! Вода, вода… Болят у тебя, Тадек, ножки, болят ножки… Какая ты, Гизель! В Борек. Нет, не хочу! Никуда не поедем. Сколько народа на ярмарке!.. «Бычков Кася выгоняла, раз, два, три…»

Сташек дотронулся до маминой руки.

— Мамуся, что с тобой? — Голос у Сташека дрожал, хотелось плакать.

На этот раз она как будто очнулась, прореагировала. Перестала раскачиваться, опустила руки и медленно повернула голову в его сторону, взглянула широко раскрытыми глазами.

— Мамуся, это я, Сташек!

Она узнала его, протянула к нему дрожащую руку.

— А-а-а! Да, да… сыночек! Спи, Сташек, спи… Все хорошо. Да… — Мамина лодань была горячая, потная. Она вдруг вырвала ее, опять стиснула виски и застонала.

Сташек разбудил отца.

К утру мама успокоилась, уснула. Дышала быстро, как рыба, хватая воздух открытым ртом. Отец уже не ложился, близился рассвет. Он нервничал, что ему нужно уходить на работу. Сташек надел брючки, натянул через голову рваный свитер, из которого он уже давно вырос, и сполз с нар.

— Во двор сбегаю, — доложил он отцу. Двери находились в другом конце барака. Люди собирались на работу, толпились у бочки с водой, у дымящих буржуек. Сташек остановился посреди барака, потому что заметил, как кого-то заворачивали в простыню.

— Зомбкова сегодня ночью скончалась.

— И Конколь чуть не помер.

— Не путайся под ногами! — прикрикнул на него Земняк. Сташек выскочил из барака. Красное солнце вставало из-за вершин деревьев, серебристый иней обжигал холодом ноги. На обратном пути пришлось подождать у порога — выносили из барака Зомбкову. Отец уже был готов к выходу.

— Что ты там так долго? Мне же на работу…

— Зомбкова умерла, папа!

— Зомбкова? Что ты болтаешь? Она вчера еще…

— Земняк с Ясеком Шайной в мертвецкую ее унесли. Я сам видел.

Отец склонился над мамой, пощупал лоб.

— Спит мама. Пусть спит, это ей поможет. Температура спадет. Простыла, наверное. Присмотри за всем, Сташек. Одень Тадека, а когда мама проснется, дай ей попить. Вот, в кружке, я малину заварил. И вот тебе кусочек хлеба, покроши маме в кружку с питьем. Пусть обязательно что-нибудь съест. Тут и для вас по кусочку есть. Я вечером супа принесу из столовки, вместе поедим. Спи, мама, спи. Это хорошо. Присматривай за всем, Сташек. А если что, бабушка Шайна или Земняк тебе помогут. Или пани Корчинская…

Все ушли на работу. По бараку лениво слонялись старики, возилась детвора. На нарах лежали больные. Их становилось все больше. И все больше народа умирало. Сташек пытался вспомнить всех из первого барака. Сегодня пани Зомбкову вынесли, а вчера два человека из их барака умерли: сначала Низкий, а за ним пани Гибал. А пару дней назад Домбрувка и та девчонка, что Юзкой звали. Как же ее фамилия? А, Врублевская! Болеют люди в Калючем, умирают. Говорят, тиф это или другая какая зараза.

Подражая отцу, Сташек осторожно прикоснулся ко лбу матери. Сухой и горячий. Накрыл маму одеялом. Тадек еще спал, свернувшись клубочком. Сташек потянулся за кружкой. Это была пол-литровая эмалированная белая кружка с голубыми фиалками. Сташек помнил, как он еще в Калиновой бегал с ней в коровник на утреннюю дойку. В эту кружку мама наливала ему парное молоко. Сташек сдувал пену и залпом выпивал полную кружку. Мама улыбалась и приговаривала:

— Ну, прямо теленок!

Эта кружка с фиалками поехала с ними из Калиновой в Ворволинцы, потом в Червонный Яр, а теперь оказалась в Калючем, в Сибири. Сташек взял ее осторожно, чтобы не разлить приготовленного отцом для мамы питья из малиновых побегов. Отхлебнул полглоточка. Малиновка была еще теплая, терпко горькая. Мама проснется, он даст ей попить. А потом, как мамуля попьет чайку, вскипятит в этой же кружке воды, посолит по вкусу, соли у них еще немного осталось, и покрошит туда хлеб. Хороший супчик получится, кисленький. Мама поест, здоровье подкрепит. Сташек сглотнул слюну. Он всегда был голоден. В Калючем никогда не удавалось поесть досыта. Потянулся к полочке, где отец оставил хлеб, осторожно развернул тряпочку. Четвертинка черного хлеба пахла закваской. Сташек поднес хлеб к носу и долго, с наслаждением вдыхал его запах. Держал хлеб в ладонях и рассматривал его со всех сторон. С трудом удержался от соблазна, завернул хлеб и положил на место. Понюхал и хватит! Тадеку он даст кусочек, но больше всего маме, чтоб скорее поправилась. Свою порцию тоже можно ей отдать. Ясно, что отдаст. А сам, чего уж там, подождет до вечера. Придет с вырубки папаня, принесет из столовки супа, все вместе и поедят. А мамуле опять дадим больше всех, чтобы скорее поправилась.